Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

— Ты хочешь забыть?

Мама оторвалась от работы, опустила лопатку на колено и посмотрела на меня.

— А нам позволено помнить?

— Кто может нам это запретить?

— Ни одна женщина в Вифлееме никогда не спросила меня, как умерла Руфь-Майя. Ты это знала?

— Догадывалась.

— И все те люди, с кем я работала в Атланте в организации по гражданским правам и помощи Африке, — тоже. Мы ни разу не говорили о моем безумном муже-миссионере, все еще бродившем где-то в Конго. Люди знали. Однако их это смущало. Наверное, они думали, будто это каким-то пагубным образом отразилось и на мне.

— Грехи отца, — произнесла я.

— Грехи отца не обсуждаются. Как есть, так есть.

Мама продолжила копать землю.

Я знаю, что она права. Даже Конго пыталось выскользнуть из своей старой плоти, притворившись, что на ней нем шрамов. Конго — это женщина с темным сердцем, двигающаяся в тени под звуки барабанов. Заир — высокий молодой человек, бросающий соль через плечо. Все старые раны переименованы: Киншаса, Кисангани. Никогда не было ни короля Леопольда, ни дерзкого Стэнли [133] Стэнли, Генри Мортон — британский журналист, путешественник, исследователь Африки. , похороните их и забудьте.

Но я с этим не согласна. Если прежде вы жили в кандалах, следы от них навсегда останутся на ваших руках. Что вам придется потерять, так это вашу историю, собственную кособокость. Вы либо будете смотреть на шрамы у себя на запястьях и видеть просто уродство, либо постараетесь отвернуться от них, чтобы ничего не замечать. В любом случае, у вас нет слов, чтобы рассказать историю о том, откуда вы пришли.

— А я буду обсуждать, — заявила я. — Я презирала отца. Он был отвратительным человеком.

— Ну, Ада, всегда можно назвать лопату лопатой.

— Знаешь, когда я ненавидела его сильнее всего? Когда он насмехался над моими книгами. Над тем, что я писала и читала. И когда отец бил кого-нибудь из нас. Особенно тебя. Я представляла, как беру керосин, обливаю его и сжигаю прямо в постели. И не сделала я этого лишь потому, что ты лежала рядом.

Мама посмотрела на меня из-под широкополой шляпы. Глаза ее были широко открытыми, гранитно-голубыми, взгляд тяжелым.

— Это правда, — добавила я.

Я действительно отчетливо это представляла, даже ощущала запах холодного керосина и чувствовала, как он пропитывает простыни. До сих пор чувствую.

Тогда почему ты не чувствуешь? Почему не чувствуем мы обе, вместе? Ты бы тоже могла.

Потому что тогда ты тоже освободилась бы. А я этого не желала. Я хотела, чтобы ты помнила, что́ отец с нами делал.

Может, теперь я выгляжу высокой и прямой, но я всегда буду оставаться той Адой внутри. Кособокой девочкой, пытавшейся говорить правду. Сила — в равновесии: мы — это наши раны настолько же, насколько мы — это наши успехи.

Лия Прайс Нгемба

Округ Кимвула, Заир, 1986

У меня четверо сыновей, все они носят имена людей, ставших жертвами войны: Паскаль, Патрис, Мартин-Лотэр и Натаниэль.

Натаниэль — наше чудо. Он родился в прошлом году, на месяц раньше срока — после долгого, ухабистого путешествия вверх тормашками в «лендровере», который перевозил нашу семью из Киншасы на ферму в округе Кимвула. Мы находились в десяти километрах от деревни, когда мои постоянные боли в спине распространились на нижнюю часть живота, сменились твердокаменными схватками, и я с ужасом поняла, что рожаю. Выйдя из машины, я обогнула кузов, надеясь унять панику. Анатоля мое странное поведение сильно напугало, но с роженицей спорить бесполезно, поэтому он тоже вылез из автомобиля и шагнул ко мне, а мальчики спорили, кто поведет машину дальше. Смутно помню красные габаритные огни, раздражающе нудно подпрыгивавшие впереди нас на лесной дороге, раскаты грома и безуспешно пытавшийся начаться дождь. Вскоре я молча сошла на обочину и легла на кучу влажных опавших листьев между высокими мощными корнями хлопкового дерева. Анатоль опустился на колени и гладил меня по волосам.

— Тебе лучше подняться. Тут мокро и темно, а наши шустрые сыновья укатили вперед, не заметив, что мы отстали.

Приподняв голову, я поискала автомобиль, его действительно не было. Я хотела кое-что объяснить Анатолю, но в разгар схваток было не до того. Прямо над нами вздымалось дерево, его руки-ветви раскинулись в стороны от могучего бледного ствола. Я пересчитывала их по кругу, как цифры на циферблате часов, медленно, один глубокий вдох — одна цифра. Очень долго, наверное, час. Схватки ослабели.