Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

— Ну и? — Я осмотрела свои ногти, которые, честно признаться, были в плохом состоянии.

— Ну и то, что нам представляется массовыми убийствами, вероятно, в действительности — просто неправильно истолкованный ритуал. У них были свои способы поддерживать баланс населения во времена голода. Например, они считали, что рабов увозят в места, где жизнь лучше.

Тут вклинилась Ада:

— Чуть-чуть ритуальных убийств, чуть-чуть детской смертности — лишь несколько из многочисленных здоровых естественных процессов, о которых мы не даем себе труда задуматься. — Ее голос был удивительно похож на голос Лии. Хотя, думаю, Ада шутила, а Лия не шутит никогда.

Лия нахмурилась, посмотрела на Аду, потом на меня, пытаясь решить, которая из нас настоящий враг. Остановилась на мне.

— Ты просто не можешь осознать: то, что правильно или неправильно для нас, так же правильно или неправильно для них, — заявила она.

— Но ты не станешь убивать, — возразила я. — И это не только наш образ мышления. Так и в Библии написано.

Лия и Ада, переглянувшись, улыбнулись.

— Правильно. За Библию! — воскликнула Лия, чокаясь со мной бутылкой.

— Папа Иисус бангала! — провозгласила Ада, тоже поднимая свою бутылку. Они снова переглянулись и начали хохотать, как гиены.

— Иисус ядоносный! — сказала Лия. — За проповедника ядоносного дерева. И за пять его жен!

Ада оборвала смех.

— А ведь это были мы.

— Кто? — спросила я. — Что?

— Пять легендарных жен Натана. Наверное, они имели в виду нас.

Лия уставилась на нее.

— Ты права.

Как я и сказала: ночь, день и Четвертое июля. Я даже не пыталась ничего понять.

Ада Прайс

Атланта, январь, 1985

Дело не в смерти. Этот человек владел всеми нами при жизни и до сих пор не отпускает. Теперь каждому из нас придется унести его «по-морски измененные части», роскошные и странные, в свои дома. Оторванные друг от друга, неприкаянные, мы будем проводить самые мрачные часы, вглядываясь в эти жемчужины-глаза, в эти коралловые кости. Неужели это то, из чего я вышла? Сколько из его грехов ложится и на меня? И какая часть кары?

Рахиль, судя по всему, не способна на угрызения совести. Носит на шее эти бледные глаза, которые смотрят одновременно во все стороны, предупреждая нападение. Лия из всего этого — костей, зубов, скальпа — соорудила себе нечто вроде власяницы. Мамино изделие столь замысловато, что я затрудняюсь описать его. Оно занимает так много места в ее доме, что ей приходится аккуратно обходить его в темноте.

Проработав достаточно долго в Атланте волонтером, мама переехала на побережье Джорджии, в селение, состоящее из старых кирпичных домов, на острове Сандерлинг. Но свои утонувшие сокровища привезла с собой, в маленький домик на берегу. Много времени мама проводит вне дома, думаю, чтобы не смотреть на них. Приезжая к ней, я всегда нахожу ее снаружи: в огороженном забором саду; запустив руки в перегной, она разминает корни камелий. А если мама не дома, я добираюсь до конца старинной мощеной улицы и вижу маму стоящей на волнорезе, в плаще и босиком, вперившей взгляд в океан. Орлеанна и Африка друг против друга. Дети, гоняющие на велосипедах, сторонятся этой босоногой старой женщины в непромокаемом плаще, но уверяю вас, она отнюдь не сумасшедшая. Весьма здравое убеждение моей мамы заключается в том, чтобы носить только необходимые предметы одежды, ничего лишнего. Обувь мешала бы, потому что она постоянно обращается к земле под ногами. Прося прощения. Чувствуя себя должницей, отрекаясь, каясь, снова и снова нанося на карту жизни ненавистный ход событий, чтобы постичь смысл своего соучастия в них. Мы все это делаем — пытаемся сочинить собственную версию нашей истории. Любая песнь человеческая сводится к одному: «Моя жизнь: что я украл у истории и как я с этим живу».

Лично я украла ногу и руку. Я — по-прежнему та же Ада, однако вы вряд ли узнаете меня теперь без моей кособокости. Хожу я без сколько-нибудь заметной хромоты. Странно, но мне понадобился не один год, чтобы привыкнуть к своему новому самоощущению, понять, что той Ады, таинственно появлявшейся и исчезавшей, больше нет. Вместе с раздвоенностью тела я утратила и способность читать по-старому. Когда открываю книгу, слова сами собой выстраиваются на странице в единичную цепочку; зеркально отраженные стихи стираются из памяти, так и не сложившись. Я скучаю по ним. Порой по ночам, когда никто не видит, я нарочно прохожусь по квартире, хромая, пытаясь, подобно мистеру Хайду, восстановить былой способ ви́дения и образ мыслей. Как Джекил, мечтаю вернуть ту особую тьму, которая клубилась во мне прежде. Иногда она почти возвращается. Книги на полках восстают твердыми рядами звучащих цветовых гамм, привычный мир исчезает, и его скрытые до поры призраки бросаются прямо мне в лицо. Однако эта тьма не задерживается. С рассветом книги уже теснятся на полках, прижимаясь друг к другу и развернувшись ко мне позвоночниками, окаменевшие, бездушные.