Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Верю Деметрию и тебе. Но прежде чем предстать перед богом и держать ответ за свои грехи, хочу сказать тебе нечто...

Константин снял с изголовья своего мученического ложа серебряное распятие и властно потребовал:

— Клянись быть верным пастырем народа Абазгии.

— Клянусь спасителем нашим: не пожалею жизни своей, буду верно служить твоим заветам, — твердо проговорил Леон и поцеловал распятие.

— Мы — вассалы Ромейской империи, — продолжал Константин срывающимся голосом. — Император Лев, хочет он того или нет, даст тебе архонтство. Ему не с руки умножать своих врагов. Он в войне с агарянами увяз, — отец перевел дыхание. — Будет войско требовать для войны с агарянами, обещай, но не спеши исполнить: пусть волки подольше грызут друг друга... Сохрани народ... На Эгриси с мечом не ходи, как дед твой ходил. Будь верен дружбе с картлийскими царями, живи в мире с апсилами — они братья наши. Издревле. Не забывай: твоя мать — благочестивая Мелина — дочь правителя Апсилии Маринэ... И еще... — Константину трудно было говорить. — И еще, — повторил он из последних сил, — если император потребует от тебя крестного целования, клянись на кресте, но делай по-своему. За этот грех твой я перед богом отвечу. Скоро уже...

Спустя некоторое время после смерти отца Леон отправился в горы. Резкая перемена жизни, похороны отца, вступление в права наследования Абазгией, сдержанное отношение к нему глав абазгских родов — дадалов, за которым угадывалось плохо скрытое недоверие к воспитаннику императора Льва — все это выбило Леона из привычного состояния. Надо было во всем разобраться, подумать без помех о взаимоотношениях с картлийскими правителями Мирианом и Арчилом, о своих дальнейших шагах. С чего начинать, на кого опереться? «Надо ехать в Цихе-Годжи», — решил он.

Леон предоставил коню свободу и погрузился в думы. Сопровождавшие его абазги ехали поодаль, не смея потревожить своего господина вопросом, куда он их ведет. А завел он их, вернее, его конь, в тесное глухое ущелье. Могучие ольховые деревья заслоняли небо плотной листвой; в лесу сумрачно и сыро, а тропа, по которой они ехали, совсем затерялась в густом подлеске и пышном папоротнике.

— Дай волю коню —он или домой вернется, или к ацангуару [13]приведет, — недовольно проворчал старый абазг по имени Дадын.

Конь Леона, почувствовав, что всадник им не управляет, повернул назад, домой; тут Леон увидел своих спутников и очнулся от безрадостных дум.

— Мы едем полдня, пора бы и отдохнуть, — сказал он. — Нет ли поблизости хорошей поляны?

Провожатые посоветовались между собой, потом Дадын сказал:

— Недалеко отсюда живет Хранитель веры предков. Не хочет ли господин наш с ним повидаться?.. Там можно и отдохнуть, — добавил он, выдавая свое желание свести молодого правителя с отшельником.

«Должно быть, тот самый языческий жрец, о котором говорил архиеписком Епифан, — подумал Леон. — Надо посмотреть, чем вреден он православной церкви».

Анакопийцы чтили могилу Симона Кананита — верного сподвижника апостола Андрея Первозванного, первым принесшего в Абазгию слово божье. Оставленный здесь для приобщения язычников-абазгов к святому Евангелию, Симон Каианит одно время жил в пещере неподалеку от Анакопии. Похоронен же он, по преданию, в Никопсии [14]С принятием христианства при императоре Августе Юстиниане могила Симона Кананита, как и другие памятные места, связанные с пребыванием в Абазгии святителей первых веков христианства, стала весьма почитаемой абазгами святыней. Однако три века христианства не убили в них веру в своих языческих богов. Истинные дети дикой и прекрасной природы были пуповиной связаны со своей матерью, жили ее жизнью, питались ее соками. В явлениях одухотворяемой ими родной природы абазги находили определенный смысл и могли по-своему объяснить их значение, в то время как христианство требовало от них все слепо принимать на веру, что было свойственно далеко не всем абазгам, отличавшимся простотой нравов и здравым смыслом. Потому-то в их верованиях самым причудливым образом переплетались догматы христианской веры с языческими воззрениями. Архиепископ Анакопийский Епифан осторожно и терпеливо искоренял язычество сколь мог, но не в его силах было вытравить то, что неистребимо жило в самой крови абазгов. Он знал, что в урочище Псырцха есть богопротивное капище и что абазги время от времени собирались там на тайные моления, но не мог им воспрепятствовать. Знал и о том, что в урочище живет некий жрец, имя которого абазги никогда не произносили, а если хотели о нем сказать, то называли его Хранителем веры предков или просто Жака-радзны — серебряная борода. Жрец жил уединенно и просто, довольствовался тем, что давали ему маленькое поле, пчелы, несколько коз и овец, но влияние его на абазгов было весьма велико. Архиепископ не решался на него посягнуть — понимал: тронуть жреца, значит поднять против себя всех абазгов. Впрочем, узнав о том, что в капище есть каменный крест, архиепископ решил, что этот символ истинной христианской веры оградит абазгов от злонамеренного влияния жреца. К нему-то Дадын и повел Леона, послав вперед молодого воина предупредить отшельника.