Вениамин Шалагинов - Конец атамана Анненкова

Анненков:На английском. Впрочем, так же, как и его разведка. Его и - за ним. Нокс успевал повсюду.

Председательствующий:Вы были знакомы с Ноксом?

Анненков:Я был осведомлен о Ноксе. И однажды…

Председательствующий:И однажды?

Анненков:Это был обмен словами чисто светского этикета, короткий, как отдание чести…

Председательствующий:Вам приходилось принимать у себя представителей Антанты?

Анненков:Хм… Нет, пожалуй… Я не мог терпеть их и потому не подпускал близко к отряду.

Член Военной коллегии Миничев со своего места показывает Анненкову превосходно выполненный сепией групповой снимок офицеров «в регалиях и при шпаге».

- Взгляните, подсудимый… Вот этот усатый, вот, вот в центре. Не кажется ли вам, что это француз?

- Не вижу что-то.

- Попробуйте тогда разглядеть в своих руках. Нате! Гляньте попутно и на изнанку, там ваша подпись и не очень лестный отзыв об этой компании.

Анненков хмурится.

- Да, да, это французская кепка. Француз.

- Уполномоченный Жанена, не так ли? А имя? Имя его?

- Дюше, Дюкю, что-то в этом роде.

- Где вас снимали?

- Здесь, в Семипалатинске. Неподалеку отсюда, от этого здания…

Генерал Дюкю от генерала Жанена - это дотошная многодневная инспекция. Не мишура парадов, торжеств, патетических речей и взаимного прекраснодушия, а работа. Гость из Омска выстукивал и выслушивал военный организм, штабы и подразделения 2-го степного отдельного стрелкового корпуса, в состав которого, по тогдашней схеме подчинения, входила анненковская кавалерия. Позже схема подчинения встала с ног на голову. Поубавясь в численности от потерь, а главным образом от перехода солдат на сторону красных, 2-й степной превратился в слабый, если не сказать удручающе обременительный, придаток анненковского отряда. Но и тогда «французская кепка», правда уже на другой голове, наведывалась к лейб-атаманцам, гусарам и кирасирам, чтобы выстукивать, выслушивать, диктовать.

Британского резидента Нокса, как говорил на суде Анненков, белое офицерство, торгаши, промышленники, отцы города принимали в Новониколаевске намного пышнее и хлебосольнее, чем самого Колчака. Свидетельствуя это унижение, Анненков был скорбно неистов и презрителен. Но вот рисуя картину собственного приема им генерала Дюреля, инспектировавшего Черкасскую осаду в Семиречье в тот момент, когда сомнительной была сама возможность возвращения Дюреля в царство Колчака - к Омску подходили красные, - Анненков был уже попросту растерян. Приходилось признаваться в вещах, куда более унизительных для русского престижа, чем новониколаезский прием Нокса.

И потому, когда Матогонов, бывший его солдат, говорил в суде о шинелях японского сукна, о нерусских портянках и чужедальних сапогах, что носили анненков-цы, подсудимый, полуобернувшись на голос, принимал изготовку, чем-то напоминавшую позу боксера, и, задавая вопросы прокурорского, наступательного характера, искал реванша за одиночество и позор перед всеми, за проигрыш всем, за необходимость говорить то, о чем так не хотелось говорить.

Коренной семиреченец, военком кавполка Красной Армии Василий Довбня писал следователю:

«При позорном своем бегстве в Китай Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст от села Глинского по берегам озер Ала-Куля и Джаланаш-Куля вплоть до Джунгарских ворот (последний перевал на пути в Китай) дорога была усеяна трупами. Жуткая картина!…

Около озера Джаланаш-Куль летают тысячи громадных грифов, прилетевших из соседней пустыни Гоби заканчивать кровавый пир «восстановителя мира и порядка» - атамана Анненкова…»

Так он уходил из России.

Пришел по трупам, уходил по трупам.

Он катил на итальянских колесах - на «Фиате», людей секли французские пулеметы, люди лежали, одетые в чужое: в японский молескин, в грубые солдатские рубахи, пошитые американками, орудия, что лошади тащили в гору, чтобы тут же скатиться в Китай, - английские, кривые шашки ездовых - канадские и турецкие, палатки на снежном перевале в торговых клеймах Франции…

Чья это армия? Русская? Да полноте!

Болдыреву отряд Анненкова рисовался когортой равных и мужественных, чутко повинующейся воле атамана. По мнению Гинса, это были братья по духу. Вольница.

Что же сказал на этот счет процесс в Семипалатинске?

…В девятнадцатом году по весне ледовый покров Иртыша провис и покололся как-то враз при первом хорошем пригреве, и тогда на песочек из темной осевшей воды вынесло двух утопленников. Лежали они в обнимку, как преданные братья. Один - на спине, здоровенный лейб-атаманец в черной папахе, туго увязанный в башлык с позументами, усатый, носатый, при шашке и кольте в деревянной кобуре, другой -.на боку, длиннорукий мальчишка-красноармеец, босой, голова острижена наголо.