Вениамин Шалагинов - Конец атамана Анненкова

Очень сомнительно.

В заголовок своих мемуаров он вынес одно слово: «Колчаковщина». И этим все сказано. Он сам приковал себя к колеснице омского ставленника интервентов, был колчаковцем,монархистом чистейшей воды. Папуша его приказов - веское и доказательное тому подтверждение.

О чем бы ни решали в Омске - о военно-полевых судах, о добровольцах, о денежном обращении - и кто бы ни решал - сам Колчак, его Государственный совет, главный интендант или даже главный священник, - все это с чуткостью мембраны воспринималось штабом Анненкова, становилось приказом, типографской буквой, и на верблюдах, на лошадях отправлялось эстафетой во все уголки Семиречья.

- Но ведь Анненков не принял от Колчака предложенного ему генеральского чина? - возразит читатель, знакомый с процессом по сообщениям печати. - Разве это не жест неприязни и самостоятельности?

Нет, конечно.

Как выяснилось на суде, в отказе Анненкова было меньше всего борьбы и вызова. Он попросту колебался. Звонок Иванова-Ринова из ставки прозвучал в его штаб-квартире в один из первых дней диктатуры Колчака и мог означать только одно: приглашение в опричники.

Анненков, воздержавшийся от поздравительной депеши в адрес «искателя трона», выжидал, присматривался и, растерявшись от неожиданного благодеяния, ответил «крылатой» бравадой:

- Я бы хотел получить генеральский чин из рук государя императора.

- Ну, а позже? - спрашивали Анненкова в суде. - Вы отвели милость Колчака, а позже? Кто же сделал вас генералом?

- Колчак.

- Не странно ли, однако? Вы уклоняетесь от традиционной, по вашему выражению, обязанности поздравить Колчака с приходом к власти, а он открывает для вас двери своего генералитета?

- Я не был один. Поздравлений не прислали также атаманы Дутов и Семенов… Но обстановка прояснилась, и… пришлось…

- Что именно?

- Послать поздравления.

- Это сделали все трое?

- Насколько мне известно, да.

Не только переиздания приказов Колчака, но и все другие, собственно анненковские, сочинения, что собрались в отдельном приказном томе, говорили суду о том, что Анненков плыл в общем фарватере контрреволюции, сибирской и несибирской. Он словом и делом утверждал объявленную «верховным правителем всея России» политику беспредельного, а порой и бессмысленного белого террора и даже разъяснял политическое «кредо» Колчака, изложенное в приказе от 5 мая 1919 года: «Правительство идет по пути, указанному адмиралом Колчаком при его вступлении в управление», сказавшему тогда, что он «не пойдет ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности»…

Анненков приказом запретил пьянство в отряде. Но дурнохмельный самогон и после этого лился рекой. Тогда последовал другой приказ: замеченных в пьянстве судить военно-полевым судом не за пьянство, а за неисполнение приказа атамана. Он пытался изводить курильщиков опиума, расстреливал кокаинистов. Крайние меры шли от чувства страха перед растущим напором красных войск.

У красных, по ту сторону фронта, гарантии порядка и законности считались условием победы. Там жила и повелевала страстная ленинская мысль - убеждение: «Чтобы до конца уничтожить Колчака и Деникина, необходимо соблюдать строжайший революционный порядок, необходимо соблюдать свято законы и предписания Советской власти и следить за их исполнением всеми» 8. Анненковщина же была понятием несовместимым с законом. Нагнетая атмосферу всеобщего страха и трепета, Анненков закрывал глаза на «проделки» подчиненных. «Атаманцы балуют», «атаманцы гуляют» - говорили в народе. И это значило - потеха, злорадное шутовство по поводу страданий человека, нередко трагических по своему исходу.

Для некоторых особей из этого стада смерть постороннего- пастуха, пахаря, жницы, ребенка - уже не была смертью, не печалила, не пугала и даже не останавливала внимания тем, что это была именно смерть,последний вздох, последний взгляд, земля, прах. Она лишь служила им предметом забавы, продолжением и дополнением утех и увеселений, способом управлять другими.

Из всего, что я прочел и услышал об этой стороне дела, я воспроизведу здесь только вот эти слова, эту часть судебного процесса.

Лебонт,полковой артельщик одной из анненковских частей, свидетель: Первая рота рассказывала: «Мы ее повели и утопили. Лезь, - говорим, - в прорубь, а она смеется».

Председательствующий: Не понял, кто смеется?

Лебонт:А женщина, которую повели топить. У нас по ночам всегда топили. Изнасилуют и говорят: «Прыгай в прорубь»… Она думает, что шутят… И смеется.