Вениамин Шалагинов - Конец атамана Анненкова

Духовные категории и ценности не имели в этом мире ни цены, ни своего действительного значения: честное и правомерное то и дело объявлялось здесь преступлением, а преступник выступал законодателем, причем чаще других это делал сам Анненков.

В отряде служил офицером некий Аполлонский, или по-другому - Полло, артист из Одессы. Из той прекрасной Одессы, на бульварах которой начиналось отрочество и юность кадета Анненкова, а под купами дубов и платанов гарцевала его любимая четверка белейших рысаков, увлекая за собой музейную карету Каульбарса.

Анненкову показалось, что Полло большевик.

Была спешно сколочена коллегия военно-полевого суда из пяти человек и назначен день процесса. От суда ожидался назидательный урок страха. Но к собственному своему страху и растерянности военно-полевой суд увидел перед собой голое место. Ни единой улики! Не оставалось другого, как вынести оправдательный приговор. Полло получил георгиевское оружие, которого был лишен при аресте, и направился в казарму.

Наутро, миновав ученого медведя и ординарца, председатель суда поднял полог юрты атамана. Предстояла далеко не безопасная проформа утверждения оправдательного приговора.

Заглянув молча в хвост бумаги, Анненков обмакнул перо в непроливашку.

«Утвердить», - вывел он левее слова «приговор» и тут же добавил: - «Повесить».

Спустя час на пробитой в мураве желтой плешине трое чубатых, приплясывая, уминали вокруг столба с перекладиной свежевскопанную землю, а саженный горнист в черном мундире пронзительно горнил всеобщий сбор.

Оправданный был повешен.

На этом месте я хотел бы сделать несколько пространное извлечение из одной ленинской работы.

Вот оно:

«Я говорю, что это есть экономическая программа, экономическая основа Колчака. Я утверждаю, что тот, кто читал Маркса… кто читал популяризацию Маркса хотя бы Каутским: «Экономическое учение Карла Маркса», тот должен будет прийти к тому, что, действительно, в момент, когда происходит революция пролетариата против буржуазии, когда свергается помещичья и капиталистическая собственность, когда голодает страна, разоренная четырехлетней империалистической войной, свобода торговли хлебом есть свобода капиталиста, свобода восстановления власти капитала. Это есть колчаковская экономическая программа, ибо Колчак держится не на воздухе».

И дальше:

«Довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал над рабочими и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии, это глупые обвинения Колчака. Колчак действует теми способами, которые он находит. Но чем он держится экономически? Он держится свободой торговли…» 9.

И наконец:

Колчак «разрешает свободу торговли хлебом и свободу восстановления капитализма».

Как и «верховный правитель», Анненков держался экономически свободой хлебной торговли, свободой восстановления капитализма, служил прошлому России и это прошлое - суть и картину - восстанавливал повсеместно.

Ярков, общественный обвинитель, говорил в своей речи:

- Действия Анненкова лучше его заявлений разъясняют его политику. Занимая новые районы, он прежде всего разгонял все избранные там исполкомы Советов, городские, волостные и сельские, и тут же вводил существовавшие при царском правительстве институты волостных, сельских старшин, городских управ и все прелести царского режима, вплоть до урядников и жандармов.

Вопрос Анненкову:

- Какие языки знаете, кроме русского? Ответ:

- Английский, французский, мусульманский и китайский.

В «мексиканской атмосфере Омска», - выражение Болдырева, - а позже в Семипалатинске и Семиречье, Анненков понимал куда больше слов, чем тот же Денисов либо кто-то другой из его штаба. С французским генералом Дюрелем он изъяснялся по-французски, с английским полковником Уордом - по-английски. Приобретения, полученные в военном пансионате и кадетском корпусе, и положение атамана делали для него сравнительно доступной среду канадских, американских, английских и французских офицеров, глав и чиновников миссий - приемы, банкеты, парады, совещания, инспекции…

Поэтому стенограмма четвертого дня процесса, когда из медлительного рассказа Анненкова вставала надменная и чопорная интервенция, фигуры Нокса и Жанена, Грэвса и Танаки, изобиловала любопытными фактами. Нокс и Жанен.