Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Мисс Нидхем — низкорослая, коренастая женщина в пенсне, с волосами цвета ржавчины и со множеством желтых веснушек на лице — после ухода Джорджа тотчас переменила тон.

— Вынимайте книги, — скомандовала она.

Вытянувшись в струнку за партой, Энтони посмотрел на соседа и по его примеру аккуратно, на той же самой странице, открыл свою книгу.

Утро тянулось медленно. Но вот раздался звонок, и Энтони, подхваченный толпою детей, растерянный и смущенный, выбежал на свою первую школьную перемену.

Как-то вечером Мэри сидела перед зеркалом. Джордж надевал рубашку.

— Интересно, зачем это Гундт попросил заменить его сегодня вечером в баре. Обещал дать мне вместо этого свободный день в пятницу. Сослался на какое-то важное дело. В последнее время у него что-то много появилось неотложных дел.

Мэри не повернула головы, лишь быстро взглянула на отражение Джорджа в зеркале. Медленными ласкающими движениями она втирала крем в кожу лица.

— Эти дни он немного лучше стал, — продолжал Джордж. — Не орет так на свою жену. Бедная пьянчужка так и норовит проскочить в бар да полакомиться полпинтой.

— Почему ты всегда говоришь только о Гундтах, Джордж? — спросила Мэри. — Мы здесь живем, как в могиле; друзей у нас нет, и единственно, о ком ты рассказываешь, это все о Гундтах да о Гундтах.

— В конце концов, ведь они наши кормильцы, старушка.

Джордж окунул щетку в воду и пригладил волосы.

— Джордж, милый, твои волосы сегодня совсем каштановые.

— Красные, Мэри, как морковка. Мое счастье, что вокруг нет ослов.

Он подошел поцеловать ее на прощанье. Она не повернулась, а наклонила к себе его голову, так что оба они отразились в зеркале.

Рядом со смуглой красавицей женой Джордж казался еще более худым и рыжим — карикатура на мужчину, да и только. Он отвернулся, смущенно засмеявшись.

— Как ты думаешь, Джордж, — задумчиво сказала Мэри, — поедем мы когда-нибудь в Англию?

Он выпрямился, и ей пришлось разнять руки.

— Никакой надежды. Ни малейшей. Мои дорогие родственники ни за что не примут меня. Ты ведь знаешь, они платят мне пятнадцать фунтов в месяц, только бы я оставался здесь.

— Но твои дети? Они, конечно, примут их. В Англии ведь не существует расовых предрассудков.

— Расовые предрассудки существуют везде.

— Но в отношении цветных — только здесь.

— О, дорогая моя, ты снова возвращаешься к старому!

— Мне даже подумать страшно, что кто-нибудь из моих детей пойдет в приходскую школу для цветных.

— О чем ты говоришь? Энтони ведь в школе для белых!

Глаза ее блестели точно в лихорадке; она смотрела по сторонам, стараясь не встретиться взглядом с мужем.

— Понимаешь ли ты, Джордж, как мы обязаны мистеру Гундту? Из-за Энтони он выдержал целую битву.

— Ты только что просила не говорить о Гундтах.

— Мы должны быть ему очень благодарны. Мы всегда должны считать его своим другом, потому... потому что... я жду второго ребенка!

Джордж замолчал. Он понимал, что каждое его слово будет встречено сейчас слезами.

— Ты недоволен мной? — вырвалось у нее.

Он медленно покачал головой, давая этим понять, что она ошибается, затем обнял ее, и Мэри расплакалась.

Мэри прислушалась к удаляющимся шагам мужа. Когда они замерли, она еще долго сидела и бесцельно смотрела в пространство. Она совсем не думала сообщать сегодня эту неприятную новость Джорджу и теперь горько сожалела о том, что так получилось. Лучше было подождать, пока стихнут угрызения совести. Ведь она-то знала, зачем Гундт просил Джорджа подежурить сегодня в баре...

Только ради Энтони да еще ради будущего ребенка, ребенка Джорджа, она пошла на эту связь, исступленно твердила себе Мэри. С той минуты, как она обнаружила, что беременна, ее все время одолевал страх: а вдруг второе дитя окажется не таким белым, как Энтони. В отчаянии она готова была ухватиться за что угодно. Тогда-то Гундт и овладел ею. Его обеспеченное положение, авторитет, а также все растущая страсть к ней казались ей надежной защитой в будущем. Разве может она упрекать себя»? Ею руководило чувство материнской любви — самое сильное чувство на свете.

Мэри отерла слезы и снова повернулась к зеркалу. Медленными, грациозными движениями она стала расчесывать свои шелковистые черные косы. А потом с чувством стыда вдруг ощутила, как все ее тело томится от ожидания.

Она потушила электрический свет; лишь слабое мерцание ночника разгоняло темноту, придавая уют комнате.