Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы - Повесть о Я. М. Свердлове

Отец никогда не жаловался на детей, на судьбу их. На здоровье — да, на самих детей — нет. Хороший мальчик был Лёвушка, честен и предан Вениамин, о дочерях — слова дурного не вымолвишь. Всем своим отцовским сердцем любил он Германа и Шуру, которые тоже не заметишь, как станут взрослыми.

И всё же самая большая гордость Михаила Израилевича Свердлова — Яков. Отцу даже казалось теперь, что он всегда предвидел, какой человек из него получится. Конечно, волнений, тревог, переживаний было, ох сколько было! Ссылки, тюрьмы, побеги, скитания... Иногда месяцы не знал он, жив ли Яков или его уже нет. Но отец не осуждал сына за избранный им путь, верил, что служит доброму делу.

Случалось отцу и выполнять роль «почтового ящика». Если кто-то из товарищей сына терял с Яковом связь, он знал, куда писать: «Нижний Новгород. Большая Покровка, 6». Многих товарищей Михаил Израилевич помнит и сейчас: Иван Чугурин, Григорий Ростовцев. Каждому нужно было сообщить, как разыскать Якова, по какому очередному тюремному адресу написать ему. Свердлову было приятно, что отец принимает какое-то участие в жизни сына, что не оторвался Яков от семьи, пусть уже не той, что была раньше...

Иначе сложилась судьба Зиновия.

Началось это так. В Арзамас в гости к Алексею Максимовичу, высланному властями из Нижнего, приехал Владимир Иванович Немирович-Данченко, и Горький в присутствии Зиновия читал ему новую пьесу «На дне». Чтение закончилось, потрясённый руководитель Московского Художественного театра задумчиво молчал. Неожиданно на середину комнаты вышел Зиновий, часто гостивший у Алексея Максимовича, и прочёл по памяти только что услышанный монолог Пепла. И так ярко, артистично у него получилось, что Владимир Иванович поразился.

— Молодой человек, вам нужно учиться. Поступайте-ка, милостивый государь, в Московское филармоническое.

— Да не может он в Московское, — пробасил Горький. — Нельзя ему по нашим варварским законам. Не то вероисповедание, хоть он не верит ни в бога, ни в чёрта.

— Жаль, — сказал Немирович-Данченко. — Одарённость очевидна...

— Кому до этого дело, — и вдруг, обратившись к Зиновию, Горький раздумчиво сказал: — Слушай-ка, Зина, давай я тебя усыновлю — и делу конец. И фамилию дам свою, и отчество.

Ах, Алексей Максимович, большой, щедрый человек! Какие струны задел он в душе этого честолюбивого юноши...

Горький был скор на руку: через неделю усыновление Зиновия состоялось. Отныне он звался Зиновием Алексеевичем Пешковым. С этого дня он порвал с отцом, с братьями и сёстрами, не оставив у них доброй памяти о себе.

И вот однажды Зиновий исчез из Арзамаса. Одни говорили, что уехал куда-то в Сибирь, кто считал, что он подался в поисках счастья на юг. А приёмный сын литератора Пешкова бежал в Америку. Уже потом, узнав, что Горький находится в Италии, поспешил к нему.

Здесь, на Капри, застала Зиновия Пешкова весть о войне.

Неожиданно, может быть, даже для самого себя он записался в интернациональный легион, сформированный во Франции против Германии. Горький лишь руками развёл — характер у Зиновия действительно неуправляемый... Он уже дослужился до капрала, и даже висели на его мундире какие-то медали. Солдаты интернационального легиона говорили о его храбрости. Вот только не повезло ему — во время одной из атак перебило руку, её ампутировали.

Отец невольно сравнивал судьбы своих сыновей.

Все говорят, что Яков стал большим человеком. Нет, далеко не все хвалят, кое-кто даже считал, что ему не избежать гибели, но все признавали и признают — большой человек! Это его сын — Яков Свердлов. Семь лет не видел его отец. Каким он стал?

И вот сейчас Яков приехал сам да ещё какую радость привёз — внуков Андрюшу и Веруньку. Радость! Конечно, радость — и для деда, и для двух его сынишек. Доброта по-прежнему жила в этом доме. Не оставаться же Андрюше и Верочке в столице, если в это трудное время так заняты их родители, если здесь, в Нижнем Новгороде, у них есть, слава богу, родной дедушка.

Когда Григорий Ростовцев рассказывал Свердлову о делах на Металлическом, Яков Михайлович спросил:

— Сколько сейчас большевиков на заводе?

— Больше трёхсот. В июле было триста, а теперь каждый день кто-то из рабочих вступает в нашу партию. И Потапыч заявление подал.

— Так. Значит, сделал выбор... Ну а Митрич?

— Тоже просил меня, как он выразился, записать его в большевики. Но когда я объяснил, что нужны рекомендации, он расстроился: «Кто же мне даст? Я как-никак в других партиях состоял». Впрочем, он тут же добавил, что ни на одном партийном собрании у них не был...