Франтишек Кубка - Избранное

— Мы могли бы с ним переговорить?

— Едва ли он захочет.

— А другие паны?

— Те придут. Но по одному. И чтобы их никто не видел.

— Мы вынудим пфальцграфа отречься от чешской короны!

— Самое время. Но дочь нашего короля не позволит ему этого.

— Мы сломим ее!

И они пытались сломить королеву, но тщетно. Целых три дня вели беседы о небезопасной чешской затее, из которой оставался единственный выход — покинуть Чехию и тем сохранить Пфальц.

— Ни потеря Пфальца, ни захват врагом Чехии не заставят Фридриха отречься! — отвечала Елизавета. — В Чехии никто и не помышляет о перемирии с антихристом. За моей спиной вы вели переговоры с чешскими да пфальцскими вельможами. А вы поговорите со стрелками, которых я призвала для охраны Града. Они засмеются вам в лицо. Спросите у моей челяди. Поезжайте в окрестности Праги. Поговорите с простым людом, ведь их большинство.

— Его величество король Британии, ваш отец, невысокого мнения о сообразительности простого народа. В противном случае он бы чаще советовался с парламентом. Мы не можем действовать иначе, чем предписал наш король, пославший нас с целью добиться мира в этом раздираемом на части уголке Европы за Рейном, на Эльбе и, Влтаве.

— Ваши старания напрасны, господа!

Возвратился Фридрих.

Скультетус долго молился. Затем начались переговоры с английскими послами. Прага снова окуталась густым серым туманом. Совещание проходило в покоях Елизаветы. Из ее спальни было слышно, как попугай терзает прутья своей клетки.

Фридрих, не выспавшийся после ночного путешествия из Рокицан, уставший от тряской дороги и озябший, вел себя как не выучивший урока ученик перед строгим учителем. На «чрезвычайно серьезное требование послов в соответствии с депешей его британского величества от 23 сентября сего года» он ответствовал, что не имеет для тестя иного сообщения, кроме того, что не отречется от чешской короны и королевского титула, никому не уступит чешские земли и не подумает возвратить Лужицы. Мало того, он требует, чтобы ему вернули отобранный Пфальц. Он готов признать за Фердинандом пожизненный титул короля, оставить ему Австрию и выплачивать дань, если тот захочет удовлетвориться этим на манер султана, но дань эта не будет являться контрибуцией.

Конвей, старый солдат, при этих словах усмехнулся. Купец же Вестон, напротив, нахмурился и ответил:

— Мы еще не забыли дальнюю и многотрудную дорогу по морям и городам, захваченным неприятелем. Кое-где война уже побывала. В других местах идет сейчас или будет вскорости. Со всеми ее ужасами. Государь, пославший нас, призывает: «Beatus pacificus — блажен миролюбивый!» Мы не можем предложить другой стороне столь неприемлемые условия. А упоминание о веревке в доме повешенного, то бишь, простите, сэр, слова о султане из ваших уст по меньшей мере — неосмотрительны.

Фридриха трясло. Чтобы скрыть дрожь, он судорожно сжимал поручни кресла.

Нетерсол тоже собрался что-то сказать. Но не успел он раскрыть свой рот под рыжими усами, как королева выкрикнула:

— У нас нет желания выслушивать ваши нотации о правилах хорошего тона!

Сэр Вестон склонил голову. Но тотчас передумал:

— Ведь мы же находимся при дружественном дворе. И говорим от имени его величества британского короля, отца, тестя и деда здешней фамилии. Вы хотите войны? Хотите большой европейской войны? Пока еще мы предлагаем вам мир. Но если вы не проявите благоразумия, грянет война. И в ней английский король окажется по ту сторону! — И он даже притопнул ногой.

Фридрих побледнел еще сильнее. Он собрался было возразить, что у него тоже есть союзники. Однако сэр Вестон не дал ему говорить. Как будто предвидя слова Фридриха, он гневно начал:

— Для нас непонятна эта ваша конфедерация с вассалом султана и бунтовщиком Бетленом. Но этот хоть христианин! Если же вы вздумаете призвать на помощь стамбульского султана, знайте, сударь, — вы потеряете все. И эту корону, и свои наследственные земли, и голову, и вечное спасение! Но вы не сделаете этого, потому что не посмеете! — и притопнул снова.

— Это приказ из Лондона — топать в Праге ногами? — осведомилась Елизавета.

— Никогда еще кровь так не ударяла мне в голову, миледи, как в эту минуту. Мы любим вас, миледи и сэр, и мне больно пробуждать ваш гнев. Простите…

Конвей поклонился Елизавете и Фридриху, поправил воротник, согнул правую ногу, будто хотел опуститься на одно колено, и торжественно произнес:

— Я не допускаю мысли, что это ваше слово было последним, сэр! Мне понятно ваше желание сохранить верность чешским сословиям, которые избрали и короновали вас. Но они не заслуживают вашей верности. Бросьте им под ноги варварскую чешскую корону и спасите свою благородную шапку курфюрстов.