Франтишек Кубка - Избранное

Этих мужчин и женщин называли кающимися, а также бичующимися, или флагеллантами, ибо тело свое они истязали плетьми, раскаиваясь в своих грехах. По примеру апостолов оставили они свои семьи и ремесла, замки и дома, избы и лачуги, сохи и стада, поля и леса, реки и море; провозглашая тщетою земное богатство, они искали царствие божие в нищете. Босые и до пояса обнаженные, проходили эти люди по деревням и городам, выкрикивая:

— Святая дева Мария, взгляни на нас, грешных, и испроси у сына твоего, Иисуса Христа, милости для нас!

Их плач и сетования раздавались по всей округе. Где бы ни появлялись они в облаках пыли, их опережали вопли, как опережают дудочники погребальное шествие. В деревнях им выбегали навстречу, дивясь явлению, невиданному в этих краях и наполнявшему их ужасом.

Бичующиеся шли через баварскую землю, перейдя Альпы с юга. Толпа их разрасталась, как растет снежный ком, скатываясь с гор. В каждой деревне к ним присоединялись новые паломники. Особенно охотно встречали пришельцев те, кто тоже хотел предаться покаянию. После публичной исповеди к прежним кающимся примыкали новые, покидавшие свои хозяйства и семьи.

Поток флагеллантов перевалил через границу Чехии у города Брод, что лежит под самой горой Черхов. Их видели в деревнях и лесах — они не сторонились населенных мест, спокойно проходили через них с пением непонятных песен, в которых часто повторялось имя Иисуса.

В тех деревнях живет народ трезвый и доблестный, он чтит бога, как заповедано, в церкви благочестиво слушает проповеди, а в корчме — весело пьет. Податей они не платят, ибо обязанность их — расставлять караулы от Домажлиц до той горы, которая за прекрасные очертания свои получила название Груди богоматери. Поля в этих местах родят не слишком обильно, зато постоянно. Голода тут еще не бывало, да и многие болезни, косившие жителей соседних округов, будто растворялись в здешнем пряном воздухе, которым веет от лесов и лугов. Край этот мирный и веселый, как пиво, и благоухает свежескошенными лугами или весенним бором, когда цветущие ели роняют золотую пыльцу на лесные колокольчики, папоротник и мхи.

Бичующиеся шли по деревням быстро. Никто не мешал им, ибо людям приятно видеть кающихся, которые перечисляют свои грехи, исповедуясь принародно и вслух. Никто не ударил в набат, никто не поднял угрожающе топорика на странников, — поэтому большая толпа спокойно расположилась лагерем перед западными воротами Домажлиц. Стояла осень, в лесах начали желтеть буки, на дорогах лежали палые листья; поля давно убраны и вспаханы, так что путники могли свободно отдыхать, разжигая по ночам костры, как это делают пастухи в осеннее время.

Флагелланты прожили перед воротами города несколько дней и ночей. С городских стен на них глазели горожане, дивясь беспрестанному движению, — лагерь чужеземцев, казалось, сотрясает лихорадка, будто тело больного. Одни думали, что пришельцы пляшут на утоптанной лужайке. Другие считали, что они молятся. Третьи смеялись, полагая, что там собрались бродячие фокусники и шуты, которых созвал король, — ибо такому великому и могущественному властителю не пристало довольствоваться одним шутом, вот и зазывает он к себе целые толпы скоморохов. Но тут они разглядели деревянные кресты над толпой и хоругви с изображениями святых и разобрали, что крики в лагере — не что иное, как молитвы, бесконечные, как литании.

— В край наш пришли божьи люди, — сказали себе старцы, покачивая головами. — Да и пора бы уже! — И спустились со стен.

Три дня коленопреклоненно молился лагерь бичующихся в ожидании воскресенья.

А в воскресенье, когда в церковь потянулись мужчины и женщины из деревень, старшина флагеллантов попросил впустить в город и их, ибо они хотят предстать пред алтарем в праздничный день. И городской совет позволил чужеземцам войти в город, взяв с них клятву, что у них нет оружия. И вот пополудни в воскресенье, ближайшее после дня всех святых, в город вошла толпа паломников со своим старшиной, имя которому было Грегуар. Был он когда-то оружейником в городе Авиньоне, где пребывал папа римский и много было и святости, и греха. День стоял пасмурный, туман едва рассеялся, клочья его висели на башнях костелов. Дальние горы не были видны, а ветви деревьев торчали из тумана, будто руки скелетов. В церкви священник стоял на евангельской стороне, и все, кто был в храме, крестился, преклонял колени или склонял голову.

С улицы донесся шум. Священник обеспокоенно вскинул голову, но от требника не оторвался. Шум нарастал и наконец превратился в крик: