Александр Чеберяк - Македонский. Германцы. Викинги

И лишь Александр знал: не болезнь и не чаша с ядом – олимпийцы зовут к себе внука Ахилла, требуя расплатиться за взятую на себя ношу. Он понял: пора. Не будет похода на римлян и Карфаген. Не дойти его славному войску до края Вселенной. Плата – короткая яркая жизнь, полная славы, почета, триумфа. Боги исполнили договор – он стал царем царей, пора ему присоединиться к ним и с Олимпа наблюдать войну. Сорокалетнюю войну брата против брата. Все было напрасно. И с грустью Бог видел, как рвала сама себя закаленная армия, становясь песком в степи, орошая бесценной греческой кровью бескрайние просторы Азии. Конница на фалангу, Селевк на Антигона, Кассандр на Лисимаха. Запятнана честь македонского оружия – за пригоршню золота предан и казнен благородный Эвмен, забита камнями кровожадная мать, сгинули от рук наемных палачей жена и сын. Фаланга загрызла себя в бешенстве междоусобицы. Растаскана империя, равной которой не было. Его родная, с детства нелюбимая хмурая Македония растоптана и смята, обесчещенной девкой лежит перед захватчиками. Кости непобедимой армии высохли на полях сражений.

Все это увидел Александр, корчась в конвульсиях. Началась агония. Ветераны, бесстрашные, изуродованные в битвах ветераны обступили его и умоляли:

– Кому, кому ты оставляешь все…

И Бог, верный себе, одним словом бросил мир в хаос:

– Сильнейшему…

Империя наступала. Римский орел жадно простер свои хищные крылья над миром. Держава раздувалась, беременея новыми замыслами и рожая новые походы. Она расползалась все дальше и дальше, куда хватало взглядов, не думая, сможет ли проглотить, а проглотив, переварить новые обширные территории. Рим много ел; и для этого половине мира приходилось много работать и гнать бесчисленные обозы по запыленным бескрайним дорогам. Тысячи тысяч телег с провиантом, рабами, мрамором, сукном… да много с чем – все было нужно ленивому обжоре Риму. И неужели мало? Да, мало. Римский волк, разогнавшись за добычей, уже не хотел, да и не мог остановиться. Сметя Карфаген, приручив Египет, Испанию, часть Африки, Галлию, Фракию, все италийские племена, и греческие, и еще многие; подавляя бесконечные беспощадно-кровавые восстания непокорных народов, он вплотную придвинулся к северным окраинам Европы. Был один сосед, войны с которым Рим избегал сотню лет, но сейчас оставлять на своих границах столь дикие и буйные племена было уже нельзя.

Ту битву нельзя было выиграть, как и почти все битвы с вышколенным, железным строем римлян. Германцы дрались отчаянно. Волосатые, с диким блеском глаз, с детской радостью смерти в бою; любой из них стоил пары-тройки римлян в давящей мясорубке. Не было бойцов, так же презирающих боль, холод, смерть. И тогда они бились достойно, и тогда даже женщины плевали в лицо римлянам, получая меч в живот.

Стояло пасмурное, промозглое утро, когда римская стальная змея, охватывая лес, растекалась по оврагам, пригоркам, залескам. Вождь германцев, гигант с руками-бревнами, сжимая громадную палицу, заорал. Приподняв щит, он издал особый звук – баррит; этот слоновий крик еще пару сотен лет будет наводить ужас на старушку Европу. Лес ответил сотнями… нет, тысячами таких же звуков. У римлян, шедших впереди, противно засвербело внутри. Слишком знаком им надрывный трубный рык, от которого цепенели неопытные воины, а опытные поеживались: «Проклятые варвары». Разносился этот жуткий стон, и горе было племени, слышавшему его. Сотни косматых чудовищ вылетали из леса и крошили мечами, палицами, топорами. Каждое из них, брызгая пеной, бесноватое, с жадностью кидалось в толпу чужаков (как будто боялось, что враги кончатся и ему не хватит). Под этот крик соседи-галлы, кичившиеся своей смелостью, мышами забивались в норы и боялись пискнуть, пока те, прожорливые и ненасытные, забирали все и не спеша угоняли повозки с награбленным добром. Вождь заорал еще, и с лесистого склона, набирая разгон, в звериных шкурах понеслись разъяренные варвары. Он во главе кабаньей морды, взвинчивая скорость, отбросил щит. Крылья кабана раскрывались – по флангам, выравниваясь с вождем, летели со страшными длинными копьями-фрамами, в медвежьих и волчьих масках поверх голов самые отборные, бешеные дружинники и родичи предводителя. Кровожадный трубящий клин неотвратимо приближался. Большинство римских новобранцев обмякли при виде мохнатого стотонного катка, который вот-вот нахлынет, сомнет, раздавит. И только спокойствие ветеранов, не раз спасавшее римского орла, да цепкий, всевидящий взгляд центуриона победили слабость внизу живота и дрожавшие мелкой рябью колени.