Вера Гривина: Стрелецкий бунт. Роман

Главе Стрелецкого приказа было из-за чего сердиться: за время последнего приступа болезни царя не только сам князь Юрий Алексеевич, но и заменявший его на службе сын, князь Михаил Юрьевич, привыкли к спокойной жизни. Теперь от них обоих потребовали деятельности, а они предпочитали заниматься своими обязанностями не слишком ретиво – без ущерба собственному здоровью. Отлынивать от службы возможности не было: добрый и незлобивый государь умел проявлять требовательность и всегда держал свое слово, кому бы его не давал, не страдая забывчивостью, свойственной многим власть имущим. Надеяться на скорую смерть царя тоже не стоило: четыре года назад Федор Алексеевич едва не испустил дух, но вдруг в одночасье выздоровел и развил бурную деятельность.

Князья Долгоруковы принялись за выполнение царского повеления и за один день полностью доказал вину Семена Грибоедова. Государь Федор Алексеевич, узнав о результатах расследования, продиктовал следующий указ:

«Семена Грибоедова сослать в Тотьму, и вотчины отнять, и из полковников отставить».

Однако это повеление осталось на бумаге, потому что царь окончательно слег и 27 апреля скончался. Семена Грибоедова отпустили из-под ареста, оставив в прежнем чине. Он, впрочем, как и другие полковники, вдруг резко изменил свое отношение к простым стрельцам. Теперь стрелецкие начальники уже не мучили своих подчиненных поборами и тяготами, а принялись обвинять во всех грехах бояр-мздоимцев. По стрелецким слободам поползли слухи, что изменники-царедворцы отравили доброго государя Федора Алексеевича, а теперь хотят лишить жизни и его брата, царевича Ивана Алексеевича, чтобы возвести на престол сына царя Алексея Михайловича от второго брака, малолетнего царевича Петра, за которого станут править родственники его матери – ненавистные народу Нарышкины. Но больше всего служивых взбудоражило известие о возвращении из ссылки когда-то всесильного боярина Артамона Сергеевича Матвеева, о котором у них были самые неприятные воспоминания.

Надвигались грозные события.

Физически слабый Федор Алексеевич имел большую силу духа, помогающую ему проявлять в государственных делах твердость. Но с членами своего семейства он становился бесконечно покладистым и не конфликтовал даже со второй женой отца, своенравной царицей Натальей Кирилловной. Будучи восприемником 5 5 Здесь – лицо, принимающее ребенка во время обряда крещения на руки из купели: то есть крестный этого ребенка. ее сына Петра, благочестивый царь Федор считал, что духовное родство обязывает больше кровного, поэтому и старался ладить с мачехой.

Из кровной родни самые доверительные отношения у государя были с теткой Татьяной Михайловной да сестрой Софьей, а они отвечали на его доверие самой искренной любовью. Именно эти две царевны находились рядом с Федором Алексеевичем до самой его смерти. Когда стало понятно, что он испустил дух, Софья горько разрыдалась. Этот плач подхватила Татьяна Михайловна, в соседнем покое тут же заголосили остальные царевны и завыла юная вдова, царица Марфа Апраксина. Немного погодя по всем царским палатам слышались женские причитания.

Софья, впрочем, поплакала недолго, потому что на нее навалилась тяжелая усталость – следствие множества бессонных ночей у постели больного брата. Сенные девки отвели лишившуюся сил царевну в опочивальню, где она упала на постель и сразу же забылась глубоким сном.

Утром Софья обнаружила, что челядинки сняли с нее только головной убор и обувь, но оставили на ней летник 6 6 Летник – женское верхнее накладное одеяние, сильно расклешенное книзу, с длинными, очень широкими рукавами. , чулки и даже бугай 7 7 Бугай – женский кафтан без рукавов, с отрезной по талии спинкой. , боясь, по всей очевидности, потревожить спящую. Царевна села на постель и посмотрела так, словно не узнавала знакомую с детства опочивальню с украшенными веселой разноцветной резьбой деревянными стенами. Придя, наконец, в себя, Софья кликнула сенных девок.

В соседней с опочивальней горенке она устроилась перед зеркалом в изогнутой золоченой раме с искусным орнаментом, а две челядинки принялись приводить ее в порядок. Обычно Софья внимательно следила над тем, что с нею делают девки (они могли и брови криво насурьмить, и румянец плохо наложить), но сегодня собственная внешность ее совсем не занимала. Множество дум теснилось в голове у двадцатичетырехлетней царевны.