Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Они стояли, смотрели друг другу в глаза, словно разгадывали один другого. «А не пощупать ли, что ты за человечишко? Может, на что сгодишься?» — подумал Лука, усмехнулся, равнодушно сказал:

— Ну, зайдем. Послухаю, что болтать станешь.

Василий побежал вперед, снял с двери тяжелый замок. Лука переступил порог, повел носом, поморщился.

— Вонища у тебя в избе, паря. Окошки открывал бы, что ли...

...Он вышел от Василия не скоро, когда начало темнеть. У калитки сказал:

— Ладно... Не ходи со мной, один дорогу найду. Харчей, так и быть, пришлю, опосля сочтемся. И Нефед пришлет. Чтобы ты, еловая голова, с голоду не подох. В город съезди... Веры тебе у меня нет, но адресок дам. Проживает там стоющий человек.

Отец отпустил Антониду в город — не по комсомольским делам, понятно, а договориться с кем надо об учительской должности: по всей видимости, школа к зиме будет поставлена. Васин согнал на постройку чуть не всю деревню, да мужики и бабы сами бегут туда: у всех дети, каждому охота, чтобы знали грамоту...

Вместе с Антонидой поехал Василий: Амвросий уговорил приглядеть за девкой — время неспокойное, чуть не за каждым кустом по бандиту, того и гляди надругаются, да и живой не оставят. Сначала совсем не хотел отпускать, а после решил: может, в учительстве ее счастье.

Василий не показал, что и ему надо и город, будто сделал Амвросию одолжение. Антонида притащила узел харчей, чайник — в дороге вскипятить чайку.

— Блюди девку, — еще раз строго наказал Василию Амвросий.

Телега выкатилась за деревню. Неторопливо побежали под колеса длинные деревенские версты, поплыли навстречу поля с редкими, тощими колосьями, двинулись сопки — то желтые от сгоревшей на солнце травы, то темно-зеленые, поросшие хвойным лесом.

Лето в тот год стояло знойное, дождей не было, засуха спалила все, что посеяно. Запустение... Низкая, жухлая трава там, где раньше колосились хлеба.

Василий погонял сытого поповского мерина, Антонида тряслась в задке телеги — сидела, свесив ноги. Ехали молча, не знали, о чем разговаривать. Антонида вдруг соскочила с телеги, побежала на луг, набрала пучочек блеклых, выгоревших на солнце цветов, догнала телегу, протянула цветы Василию. Он взял, непонимающе поглядел на девушку.

— Чего это?

— Цветы...

— Нашто они?

Антонида растерялась.

— Ну глядеть на них... Нюхать. Приятно же...

— Нюхать? — Василий со смешком швырнул букетик в канаву, сердито сказал:

— Залезай на телегу. Сиди смирно, а то угодишь к бандитам. Уж они-то на тебя поглядят, они понюхают...

Антонида села на свое место. Дорога лениво выползала из-под телеги, от колес поднималась бурая летучая пыль. По обочинам торчала серая трава, будто ее посыпали пеплом. На кустах висели вялые листья, тяжелые от пыли. В безоблачном белесом небе катилось горячее солнце, вокруг в траве громко и сухо трещали кузнечики.

У Антониды больше не было сил молчать, подвинулась к Василию.

— Дядя Вася... Захотела я стать учительницей, еду за назначением. Учительница в новой школе! Ребятишки прибегут на занятия, я раздам книжки, тетрадки. Вот, скажу, буква «а»...

Дорога пошла ямами, колдобинами. Чтобы не упасть, Антонида прижалась к Василию, вцепилась ему в плечо. Василий обхватил ее и вдруг задохся, зашептал нехорошим голосом:

— Залеточка, Катеринушка, жизня моя...

Антонида увидела возле своего лица его вздрагивающие глаза, потные щеки с трясущейся, дряблой кожей. «Сошел с ума», — с ужасом подумала девушка.

— Дядя Вася, — закричала она со слезами. — Это же я, Антонида! Не Катерина я... Остановите коня, дайте вожжи.

— Антонида... Эва как, — пробормотал Василий, вытирая ладонью влажный лоб. — А мне почудилось... Ничего, пройдет. Дай-ка испить. — Он схватил чайник, захлебываясь, стал пить, вода стекала по подбородку на рубаху. Хрящеватый кадык судорожно дергался.

— Христос-спаситель, приблазнилось. Не пужайся, Антонида. Сумрак находил, теперича все минуло. Пронесла, помиловала пресвятая богородица... На-ка вожжи, я пройдусь маленько.

Скоро Василий снова сел на телегу. Он объезжал стороной деревни, бурятские улусы. Антонида с опаской посматривала на него, не понимала, почему он так делает. Наконец, спросила. Василий ответил, что опасается: ныне каждый другому волк. «А буряты и того хуже — нехристи, идолищу поклоняются. Одним воздухом не хочу дышать с ними».

Смеркалось, надо было подумать о ночлеге. И есть хотелось, целый день всухомятку. И конь едва тащил ноги. Поблизости оказался бурятский улус, Антонида подумала, что дядя Вася ни за что не заедет — он же бурят не терпит. А Василий даже обрадовался, повеселел, сказал, что буряты самые подходящие люди принимать гостей. Стал учить Антониду: