Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Василий готовился варить панты изюбря, которые привез из тайги. Поросшие мягкой, шелковистой шерсткой, наполненные кровью, рога лежали в завозне — развилистые, о четырех отростках. В городе за такие дорого платят...

Он с недавних пор стал замечать за собой неладное — глаза совсем потускнели, таращатся, как у филина. Во всем теле слабость, изнеможение, ноги не держат. Бывало, в голову забредали проказливые мыслишки, а теперь и сидеть рядом с бабой неохота... Рано бы, в сорок два года, при молодой-то жене...

Во дворе стояло корыто с помоями — кормить свиней. Василий заметил возле вонючую лужицу: из корыта тоненькой клейкой струйкой вытекала закисшая, зеленоватая жижа. «Прохудилось, — подумал он, — надо заткнуть дырку, а то все выбежит». Странно устроен человек — Василий смотрел на корыто с помоями, а в голову пришла думка, что вот так же тоненькой, незаметной струйкой из него самого уходит жизнь. «Истечение жизни, — подумал он. — Надо заткнуть дырку, а то жизня вся повыбежит...»

Ежели панты отварить как надо, высушить на ветерке под сараем, а потом строгать помаленьку, настаивать на них водку, пить каждый день по рюмке — верное дело, все хвори, все недуги, как ветром сдует. Снова станешь молодым, прытким, до всего тебе дело и мысли веселые.

Василий бережно опустил панты в чан. Как узнать, когда их вынимать? Переварятся — пропадут... Он стал читать про себя «Верую». Два раза прочтешь молитву, и пора вынимать, остынут — и опять в горячую воду...

Когда все было сделано, Василий вспомнил: приходила Лукерья, велела освободить избу Елизара, теперь там будет жить какая-то докторша. Он запряг коня, перевез к себе барахло, которое накопилось у деда Елизара за долгую жизнь. После обеда надумал сходить к Нефеду, выпросить водки, настоять на пантах.

Маша вернулась из Красноярова к полудню, перетащила в избу свои узелки. Лукерья, Фрося, Катерина помогли ей приубраться. Семен привез дров, растопил печь, загремели чугунами — вместе пообедали.

— Посуду вымою, прибегу к вам, Лукерья Егоровна, — пообещала Маша, провожая гостей за калитку.

Она была счастлива, в Густых Соснах ей все понравилось — Лукерья Егоровна, Фрося, тетя Катерина и Семен — заботливый, дров привез. И Антонида славная. Вот бабка-повитуха противная, наверно, будет вредить, но ничего. «Нас вон сколько, неужели не одолеем одну-единственную злую старуху, — улыбнулась Маша. — Одолеем! Без трудности никакого хорошего дела не бывает». Она радовалась, что с первого дня нашлась работа, будто ее здесь ждали, будто все верят, что она может вернуть здоровье больным.

Маша не стала запирать избу, выбежала на улицу — ее ожидала у своей калитки Лукерья. Почти сразу столкнулись с Василием, который неторопливо шел к Нефеду. Маша взглянула на него и обмерла. Не помня себя, ничего не соображая, закричала страшным голосом:

— А-а-аа... а-а-аа!

Василий остановился, поглядел на нее тусклыми глазами в белесых, прямых ресницах, удивленно спросил:

— Ты чего, девка, дикошарая? Не в себе?

— А-а-аа... А-а-аа!.. — задыхаясь, кричала Маша, в остановившихся глазах у нее был ужас.

Василий плюнул и так же неторопливо пошел своей дорогой. К Маше подбежала Лукерья.

— Машенька, ты чего? — Лукерья обхватила ее за плечи. Маша замолкла, зубы у нее стучали, она не могла отвести глаз от удалявшегося Василия.

— Пойдем ко мне, Машенька, — ласково сказала Лукерья. — Пойдем... Ишь, как испугалась. Приблазнилось чего-то...

У Маши будто отнялись ноги. Прибежала тетка Катерина, с Лукерьей затащили девушку в избу. Губы у Маши пересохли, щека дергалась. Ей дали напиться, но вода только побулькала в горле и вытекла.

Луша сидела на табуретке возле кровати, держала Машину руку. Та прикрыла глаза, губы у нее шевельнулись.

— Ты чего?.. — наклонилась над ней Лукерья. — Не слышу я, погромче...

Маша открыла глаза, посмотрела на Лукерью и вдруг отчетливо выговорила:

— Вешатель... Убийца... Меня повесил.

Лукерья с тревогой посмотрела на больную, тихо сказала тетке Катерине:

— Бредит... В жару вся. Дай-ка сырую тряпочку на голову. — Она склонилась над Машей. — Успокойся, ничего такого нету, почудилось тебе... Усни, полегчает... Никакой это не вешатель, муж Антониды, Василий Коротких.

Маша снова затряслась, побелела. Из горла вырвался тот же хриплый, истошный крик:

— А-а-аа... А-а-аа!.. Спасите!

Она пришла в себя только под утро, задыхаясь и плача, рассказала Лукерье, Фросе, тетке Катерине, как Василий Коротких в Троицкосавске повесил ее и еще пять партизан, как ее спас от смерти фельдшер Иван Николаевич Машков. Он и сейчас живет в Троицкосавске.