Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Степан

– Вот тебе и ух ты! Но вы тут не расслабляйтесь, – пригрозил пальцем Степан, – полицией распоряжаться я тоже полномочия имею. И вы мне всякое содействие оказывать должны. Дурьи головы.

– Не извольте беспокоиться, – послушно закивал новоиспеченный начальник, – для Вас все, что угодно.

– То-то же, – пробурчал Степан и, повернувшись к нам, добавил, – а вы что здесь делаете?

– Так тебя искали, – ответил я, – странно было, что ты на похороны не явился. Вот и решили узнать, где ты пропал.

– Там, где мы были, вам лучше не бывать. В гестапо сутки просидели…

– Стёпа, – тихо перебила его пани Ковальская, – потом расскажешь. Ног совсем не чувствую. Может, сначала домой?

– У матери, кажется, жар, – повернувшись к нам, объяснил Казик, – мы с пленными всю ночь по колено в воде в гестаповском подвале простояли. Дождем натекло. И холод там собачий. Хорошо, что какой-то окруженец матери на плечи шинель накинул. А то совсем околели бы.

– Да, да. Я сейчас, Доминика, – засуетился Степан, – Юрко! Где все мотоциклы?

– Так нет их, – виновато развел руками полицай, – немцы весь наш транспорт забрали. Еще вчера. Для шуцманов из батальонной полиции. А те евреев оформлять поехали.

– Что значит «оформлять»? – переспросил Степан, – куда «оформлять»?

– Так, известно, куда. В Богунский лес. В ямку. Немцы приказ соответствующий объявили. За убийство Сциборского и Сеныка казнить четыреста еврейских бандитов. Так и написали – «бандитов».

– Тю… А евреи тут причем?

– Ну, у немцев евреи всегда причем. Сами знаете, – покачал головой Юрко.

– Давайте тогда ко мне зайдем, – предложил Генка, – тут, от Милицейского переулка, до моего дома пять минут пешими. И капуста у нас еще осталась. Бабушка Доминику Венцеславовну холодными листьями обложит, и те весь жар из нее вытянут.

– И то дело, – согласился Степан, поднимая пани Ковальскую на руки, – пусть баба Галя ее осмотрит.

Баба Галя, узнав, где Степан и Казик с матерью провели ночь, заволновалась, велела обождать и в дом пока не входить. Убежав на кухню, она скоро вернулась и, вручив Степану в руки огромную выварку для кипячения белья, властно приказала:

– Доминику я сама раздену, а вы все – марш во двор! Костер разведите. И всю одежду с себя – долой! Хорошенько выварить ее надо. Нам только вшей из гестаповских подвалов для полного счастья не хватало!

Сырые после двухдневного дождя дрова никак не хотели разжигаться, и Степану пришлось бежать назад в полицейский участок, откуда он приволок доверху наполненный углем деревянный посылочный ящик и пачку газет «Украинское слово».

С газетами дело пошло быстрее и уже через полчаса Степан, стоя босыми ногами на земле в одних подштанниках, длинной палкой усердно перемешивал одежду в кипящей на огне большущей тридцатилитровой выварке.

– Баба Галя права, – рассуждал он, – там же кучу народу в подвал натолкали. Пленные для допроса, беженцы без документов, уголовники всякие. Вшей подхватить в два счета можно. Эх, не надо было Доминике шинель того солдата надевать. Сколько он в ней по лесам шастал? Месяц? Два? И не стирался, небось. Вдруг шинелька заразная.

– Да брось ты каркать, Степан! Еще точно болезнь какую накличешь, – перебил его Казик, сидевший на скамейке в одних трусах и сапогах, скрестив руки и дрожа от холода, – простудилась мать. Вот и всех делов.

– А что же ты пани Ковальской пиджак свой не отдал? – язвительно спросил я Степана.

– Так меня же отдельно держали! – обиженно возмутился он, – неужели ты думаешь, я для Доминики пиджак пожалел бы!

– А с чего вас вообще в гестапо забрали? – задал я давно мучавший меня вопрос.

– А вот это, Коля, отдельный и очень важный вопрос, – оглянувшись по сторонам, ответил Степан, – и тебя он тоже касается. Причем напрямую. Да и друзей твоих тоже. Ты им, наверное, про немца ряженного все начисто уже выболтал? Так?

– Ну, рассказал. Правду рассказал.

– А вот не надо было, – неодобрительно покачал головой Степан и, щелкнув языком, добавил, – правда эта никому не нужна! Ни немцам, ни украинской администрации! А простым людям и подавно знать ее не надо. Головой за нее поплатиться можно. Вот это мне в гестапо все сегодняшнее утро убедительно объясняли. После бессонной ночи в одиночной камере. Под крики людей из пыточной. А Казика с матерью в завшивленный подвал бросили, чтоб я посговорчивей был.

– Подожди, а как немцы вообще о тебе узнали? – удивился я.

– Сам виноват. Так же, как и ты, правду искать пошел. На следующий день после убийства к нашему руководству заявился и все им выложил. Так, мол, и так. Надо бы немецкого солдата, который нападавшего застрелил, допросить, как следует. Неспроста он там был. Это хорошо ума у меня хватило не сказать, что мне наверняка известно, что никакой он не солдат. Иначе пришлось бы объяснять, откуда я это знаю. А тебя впутывать я не хотел. Думаю, немца допросят – может, он сам все и расскажет. Меня похвалили, поблагодарили за бдительность, а на следующий день гестаповцы меня тепленьким прямо из постели и вытащили. Заодно и Казика с матерью забрали.