Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Степан

– Ладно, согласен, – тяжело вздохнул я, – если уж убивать – то ради спасения, а не из-за мести. Оставим это на потом. А сейчас давайте убираться отсюда. В другой двор. Не будем глаза немцам мозолить.

– Котёнок, Котёнок! – за спиной раздался детский голос, – где ты пропал, непослушный?

Из-за сапожной будки выбежала маленькая девочка лет пяти-шести, нарочито строго звавшая своего питомца. За валявшимся неподалеку разбитым деревянным ящиком, испуганно выглядывая сквозь поломанные доски, притаился маленький несчастный котёнок. Его мокрая слипшаяся шёрстка и дрожащее от холода тельце придавали ему совершенно жалкий вид. Мордочка и живот его были грязно-белыми, уши и спина совершенно черными, а темное пятнышко над верхней губой добавляло некоторой комичности этому маленькому, напуганному первым в его жизни дождем, существу.

– Ах, вот ты где, негодник! – девочка подняла бедного страдальца на руки и, повернувшись к нам, вежливо спросила, – можно я с вами под козырьком посижу, пока мама не вернется?

– А где твоя мама? – спросил я, усаживая ее на скамейку.

– К немецкому дяденьке пошла. За конфетками. А мне велела на этой лавочке под козырьком посидеть. Я всегда здесь сижу.

– За конфетками?

– И шоколадками тоже, – кивнула она.

– Как же тебя мать одну оставляет? – недовольно пробурчал Генка.

– Я не одна. Дядя Петя за мной смотрит. Сапожник. Только его сегодня почему-то нет и будка закрыта.

– А этот дяденька, к которому твоя мама пошла – он военный? – переглянувшись с Генкой и Женей, настороженно спросил я у девочки, ласково вытиравшей платком мокрого котенка.

– Нет, доктор. В госпитале работает. Раненых всяких лечит, а мама ему помогает.

– Твоя мама знает немецкий? – поинтересовался Женька, – как они между собой разговаривают?

– Моя мама все знает. Она умная и красивая, – гордо, с детской непоколебимой уверенностью, ответила малышка, – а доктор по-русски говорит.

Значит, не к гестаповцу пошла. Хотя, это и так понятно. Им с местными женщинами путаться строго-настрого воспрещено. Наказать могут. Потому и бордель учредили с арийскими девицами. Женька говорил, немцам даже специальные талончики на посещение выдают. Скидка в три рейхсмарки.

– А как котенка зовут? – полюбопытствовал Женька.

– Котёнок, – хитро улыбаясь, ответила девочка.

– Что? И даже имени у него нет?

– Есть, – проболталась она, – но сказать не могу. Мама не разрешает.

– А, если так? – Женька вытащил из кармана жестяную коробочку с леденцами, открыл ее и протянул малышке.

– Нет! – помотала головой она.

– Скажешь, как его зовут, всю коробку отдам!

Девочка прижала котенка к себе и, покосившись на раскрытую коробку полную леденцов, насупилась и несколько раз передернула плечами, будто убеждая саму себя ни за что не выдавать настоящее имя своего маленького друга. Разноцветные конфетки, посыпанные белыми крупинками сахара, соблазнительно выглядывали из коробки, явно разжигая в малышке невыносимое желание поскорее ими овладеть. Взглянув на хитро улыбающегося Женьку, она беспокойно заерзала на скамейке и, наконец, не выдержав, сдалась.

– Только никому не говорите. Это секрет!

– Честное-пречестное слово, – прижав руку к сердцу, весело улыбнулся Женька.

– Хорошо, – согласилась малышка, – я котенка возле маминого госпиталя нашла. У него шерстка на голове черная, мордочка белая. А под носом пятнышко, ну прямо как усы Гитлера на портрете. Вот я его Гитлером и назвала. А мама меня заругала. Сказала, за это котенка могут в гестапо забрать. Но вы ведь не оттуда, правда?

– Нет, конечно! – нахмурившись, ответил Женька, протягивая коробку леденцов, – но ты все равно никому об этом больше не рассказывай. Хорошо? А то гестаповцы – они злые.

– Я знаю, – вздохнула девочка.

– Откуда? – переспросил я.

– В этом доме живет один, на последнем этаже. Он моего котеночка сапогом ударил. У него потом лапка три дня болела…

– Дверь налево или направо? – перебил я.

– Не знаю. Я еще не научилась где лево, а где право. По лестнице последняя дверь. А перед ним злая тетка живет. Ни с кем не здоровается и не разговаривает. А еще в белом халате, как доктор, ходит. Разве бывают злые доктора? – недоуменно пожала плечами малышка, с наслаждением отправляя в род сладкую конфету.

– Нина, ты где? – послышался молодой женский голос.

– Мамочка, я здесь!

Из-за сапожной будки выглянула красивая, со вкусом одетая и в меру накрашенная, женщина лет тридцати. Она была совсем не похожа на тех вульгарно напомаженных девиц, которые парочками проплывали мимо моего дома в сторону Богунии, где терлись возле расположенных там казарм, в надежде подцепить какого-нибудь словацкого или, на худой конец, немецкого солдата.