Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Степан

Они почти поравнялись с немецким солдатом, до сих пор находившимся на том же месте, когда из глубины одного из переулков вынырнул какой-то человек и последовал за ними. Человек, как человек. Мало ли людей по улицам ходит? Может, еще один почитатель руководящих талантов пана Сциборского. Черт с ними. Надо поручение матери выполнить. Я засунул руку в карман штанов, намереваясь достать деньги предназначенные Степану, как два неожиданно раздавшихся выстрела заставили меня вздрогнуть. Я поднял глаза. Друг Сциборского лицом вниз лежал на земле. Вокруг его головы, быстро увеличиваясь, растекалась лужица крови. Сам Сциборский лежал на спине, тщетно пытаясь приподняться. Голова его была цела, но изорванное раной лицо было обезображено до неузнаваемости.

Немецкий рядовой, находившийся в трех шагах от места покушения, отскочил от забора и, не раздумывая, выстрелил в нападавшего. Убийца упал, и пистолет вывалился из его руки. Перевернувшись на бок, он протянул руку к солдату и что-то ему прокричал. Что именно – в суматохе людских воплей разобрать было невозможно. Второй выстрел заставил его замолчать. Степан с полицаями, совладав с первой оторопью, бросился к месту убийства, на ходу доставая оружие из кобуры. Я мчался за ним.

– Затвор! Немец не передернул затвор! – на бегу кричал я Степану, – он передернул его раньше, будто знал, что это произойдет!

Сциборский был еще жив. Звук первого выстрела заставил его обернуться, и пуля попала ему в лицо, прошив насквозь обе щеки и обнажив челюсть с выбитыми выстрелом обломками зубов. Его соратник был мертв. Нападавший тоже.

– Машину, скорее машину! Нужно доставить его в больницу, – кричали люди со всех сторон.

Я оглянулся, ища глазами немецкого солдата, застрелившего убийцу. Он был уже далеко. Возле гипсовой статуи девушки с веслом, установленной за несколько лет до войны. Немцы зачем-то ее расстреляли, и теперь вместо ног уродливо торчала железная арматура конструкции.

– Немец уходит, – шепнул я Степану.

– Проследи за ним, – взбудоражено выкрикнул он, – только осторожно. Издалека. Близко не подходи.

Я рванул за солдатом. Немец шел быстро, нагло расталкивая бегущих навстречу полицаев, привлеченных звуками выстрелов и спешащих поскорей оказаться на месте происшествия. Гражданские, наоборот, старались убежать как можно дальше, чтоб не попасть под горячую руку немецким патрулям и не оказаться в горьком положении заложников. По дороге, сопровождаемые испуганными взглядами людей, на большой скорости промчались два легковых автомобиля. Немец остановился, посмотрел им вслед и криво усмехнулся. Затем, цепко вглядываясь в каждое лицо, внимательно осмотрел суетящихся прохожих и, видимо, не заметив ничего подозрительного, быстро зашагал в сторону управы. Прячась за спинами людей, я последовал за ним.

Свернув с Бердичевской на Михайловскую, немец перешел на другую сторону улицы и смешался с толпившимися у продуктового магазина людьми. Просочившись сквозь них, он повторил маневр и, оказавшись по правую сторону дороги, остановился, снял с головы каску и резко оглянулся. Его взгляд встретился с моим. Цепко и холодно. До замирания в душе. Его зрачки. Я снова их вижу. С такого расстояния это, конечно же, невозможно. Но я точно знаю, какие они у него. Маленькие, непростительно маленькие, безжалостные и бездушные, насмешливо-презрительные, с жестокой ненавистью пронзающие меня насквозь, бесчеловечно-изуверские зрачки. Теперь, без каски, я его узнал. Унтерштурмфюрер СС, убивший на моих глазах беременную девушку в Богунском лесу и в шутку приказавший Степану меня расстрелять. Это был он.

На секунду опешив, я все же совладал с собой и нырнул в подворотню. Проскочив дворами лекторий, ноги вынесли меня на Киевскую и, перебежав ее, я укрылся в скверике напротив бывшего военкомата. Теперь тут располагалось гестапо.

Липа и росшие вокруг кусты защитили от посторонних глаз, дав возможность отдышаться и подумать. Значит, я был прав. Это не рядовой солдат. И был он там не случайно. Немец знал, что ему придется стрелять, поэтому передернул затвор заранее. Он выстрелил в убийцу и это, вроде бы, правильно. Но зачем он его добил? И почему не дождался своих? Зачем сбежал? Если бы это был простой рядовой – тогда понятно. Находился в самоволке и сбежал от ненужных объяснений перед начальством. А может, это было рассчитано на то, чтобы все так подумали? Может быть…

Я еще раз оглядел противоположную сторону дороги. Въезд во двор гестапо, перекрытый шлагбаумом и охраняемый двумя солдатами, просматривался хорошо. Столовая для немецких офицеров тоже. Ни там, ни тут – никакого движения. Было около половины девятого вечера, и с наступлением темноты город понемногу начал пустеть. Выходит немца я упустил, но теперь я хотя бы знаю наверняка, что это был не простой солдат. Куда же он мог пойти? Прямо? Там одни жилые дома. Маленькие и невзрачные. Вряд ли офицера расквартировали бы там. Направо по Киевской? Может быть. Там дома побогаче. Что там есть еще? Почта? В такое время она закрыта. Бордель? Недавно открытое по указанию военной администрации заведение для немецких солдат и офицеров? Точно! Ведь там можно переодеться! И тогда все. Был солдат, и нет его!