Юрий Тубольцев - Катон

Мозги этих людей, озабоченно снующих теперь перед Катоном, были до-верху забиты цифрами, а Родину числом не измеришь, так как же им понять ее? За сколько можно купить Республику? А за сколько - продать? А свободу? А честь? А доблесть? Нет, эти категории не для таких людей. Но тогда о чем говорить Катону? Он не располагал ни деньгами, ни провинциями, ни надеждами на будущее, он не мог ни дать, ни даже пообещать. Он не имел ничего, кроме любви к Родине, и эта любовь звала его на последнюю битву. Он должен был пробудить чувства в тех, кто жил только расчетом.

Когда Катон вышел на трибуну, ответ зала уже был готов. Пунийцы тоже полагали, что распознали римлянина. Они обнаружили, что утром он читал не философскую книгу, как обычно, а описи складов с продовольствием и оружей-ных арсеналов. Очевидно, он либо будет угрожать им и принуждать к продолжению войны, поскольку поражение чревато для него казнью, либо станет торговаться и выпрашивать у горожан пощады в обмен на накопленные им военные ресурсы. Первый путь, по мнению пунийцев, был бесперспективен, так как навербованные Катоном отряды не согласились бы сражаться с сородичами (не столько у него денег). А во втором варианте пунийцы могли бы снизойти к римлянину, но могли и отказать, поскольку все арсеналы после свержения республиканцев и без того оказались бы в их распоряжении.

Смотря на Катона, осваивающегося на трибуне перед речью, ростовщики и торговцы - аристократы Утики - напряженно гадали: будет ли он угрожать или все-таки станет просить, а может быть, сначала предпримет первое, а потом второе, действуя по принципу: "Торгуй больше, получишь, сколько надо?" Однако нечто в его облике настораживало их своей необъяснимостью. Он не был похож ни на угрожающего, ни на просителя, его осанка, взгляд, движения завораживали возбужденный зал гипнотическим спокойствием. Такая умиротворяюще-торжественная атмосфера царит на похоронах героя, но пунийцам это было неведомо, и, глядя на просветленный лик Катона, они испытывали некое смущение, чтобы не сказать воодушевление, и оттого даже забеспокоились, уж не совершили ли ненароком чего-либо доблестного, за что им могло влететь от Цезаря.

Оказалось, что так и есть. Римлянин начал восхвалять представителей совета трехсот за патриотизм, проявленный при оказании помощи республиканской армии, причем в таких велеречивых, помпезных выражениях, что те почувствовали себя грешниками, вошедшими в райский сад по чужим пропускам.

"В час, когда зревшая несколько десятилетий гроза разразилась над государством, сокрушая остатки добродетели, когда ослепленные граждане погрузились в омут преступлений и лишь немногие устояли против шквала, сохранив гражданскую честь, - говорил Катон, - вы оказались в числе лучших людей, может быть, самыми лучшими, ибо вы вступились за попранное Отечество, когда оно было в шаге от гибели, когда больше уже некому было защитить его!"

Едва пунийцы задумали измену, как их провозгласили идеалом верности. Это спутало их мысли, сбило с намеченных ориентиров. Они попали в положение престарелой дамы, получившей комплимент накладной груди, парику и наклеенным ресницам. Сознается ли она после этого, что вызвавшие восхищение прелести не ее собственные, а всего лишь фальшивка? В своей деятельности им постоянно приходилось сталкиваться с недоверием и подозрительностью, прибегать к уловкам и обману, чтобы доказать свою хотя бы относительную честность. Они постоянно ощущали себя у подножия моральной лестницы и всякий раз спорами и хитростью стремились подняться хотя бы на несколько ступенек, чтобы их сочли достойными партнерами в деле. А тут они сразу оказались вознесенными на самую вершину, и с головокружительной высоты им открылось удивительное зрелище, изменившее их мироощущение. Сейчас они уже не могли схватить Катона, заковать в цепи и выдать Цезарю. Но что же им делать?

"Вы уже сделали все, что требовалось от добрых граждан, - продолжал Катон, - вы поддержали государство деньгами, рабочей силой и своими советами, причем все это с величайшей пользой для дела. В поражении нет вашей вины. Ваша совесть чиста, и теперь вы вольны заботиться лишь о самих себе. Если ты сразил своего противника, но твое войско обратилось вспять, незазорно и отступить вместе с основной массой.

Есть люди, которые не могут жить побежденными. Их удел - искать смерти, когда отрезан путь к победе. Они - цемент общества, который невозможно использовать дважды, они не могут прожить двух жизней. Но кирпичи разрушенного здания годятся для новой стройки. Жизнь должна продолжаться и после гибели нашего Отечества. История человечества переполнена трагедиями, но цивилизации гибнут, а люди живут, живут свободными, живут и в рабстве. Чудовищна в своей унизительности человеческая приспособляемость к существованию в нечеловеческих условиях. Птица может быть только птицей, тигр - только тигром, змея - змеею. Человек же ради призрачной выгоды готов стать и червем, и шакалом, и ослом, и коршуном, и слизнем. Нам довелось быть свидетелями таких метаморфоз. Удручающе ныне выглядит мозаика человечества, однако Утика является одним из лучших ее узоров. Итак, вы выполнили свой долг. Вы сражались, пока была реальная надежда на успех, но теперь победа скрылась за горизонтом времени, и мало кто отважится продолжать путь. Я воздаю вам должное и пре-доставляю возможность самостоятельно обсудить свою судьбу и принять добровольное решение. Но, прежде чем я и мои соратники-сенаторы выйдем, чтобы не влиять на ваш выбор, я попрошу вас об одном: держитесь все вместе, действуйте сообща. Тогда вы будете представлять собою силу, и Цезарь отнесется к вам с уважением как в случае, если вы продолжите борьбу, так и при капитуляции".