Юрий Тубольцев - Катон

Катон замолк, и зал ответил ему благоговейной тишиной, в той ситуации звучавшей звонче любых аплодисментов. Он сумел затронуть такие струны в душах этих людей, о существовании которых сами они не подозревали. Ему готовили козни, против него злоумышляли, а он обратился к своим тайным врагам как к честнейшим людям и, не допуская мысли о коварстве, сколько мог, заботился о них. Его видели противником, а он выступил другом. Своим доверием он поднял их так высоко, что они боялись смотреть вниз, в черный провал былых замыслов и испытывали потребность сохранить набранную высоту, достигнутый уровень.

"Держитесь вместе, - повторил Катон, - и с вами будут считаться. Я же ухожу. Однако если вы решите продолжать битву за свободу, то я не только выскажу вам слова восхищения, но и предложу в помощь все свои силы и уменья. Будет на то ваша воля, я возглавлю борьбу, как вы просили меня прежде. И на этот случай могу вас уверить, что наше дело совсем небезнадежно. Не Утика нам Отечество, и не Африка, а Рим. В Риме же нарастает негодование к диктатуре. Даже столетний упадок нравов еще не унизил римлян до рабского состояния духа. И тому, кто возомнил себя господином над этим народом, еще придется столкнуться с взрывом праведного гнева. Уже сейчас гниль поразила самую сердцевину Цезарева режима, его основу - войско, где бунтуют лучшие легионы. Лишь обещанием все новой добычи диктатор водворяет порядок в своем стане. И если бы наши полководцы не поторопились предоставить в добычу врагу самих себя, внутренние трудности заставили бы его покинуть Африку ни с чем. Сообщу вам и последнюю новость: Испания приняла сторону Помпея и восстала против клевретов Цезаря.

Идет гражданская война, а в ней фронт имеет незримую границу. Побеждает не тот, кто десятками тысяч истребляет соотечественников и похваляется этим как высшей доблестью, не тот, который завоевывает территории, а тот, кто овладевает сознанием и душами людей. В гражданской войне побеждают граждане, а не легионы. И до тех пор, пока у Рима останутся граждане, готовые его защищать, он не будет порабощен!

Итак, для любого вашего решения, квириты, есть серьезные основании, выбор же за вами. А я молю богов, чтобы они обратили вам на благо тот образ действий, который вы изберете!"

Катон сделал несколько шагов к выходу, но воодушевленная публика об-ступила его со всех сторон и принялась осыпать цветами патриотических лозунгов. Торговцы и банкиры, час назад готовые за медяк продать и жену, и детей, а за два медяка - и самих себя, теперь наперебой предлагали свои капиталы и жизни Катону, чтобы он все это бросил в пожарище войны.

"Мы хотим биться до конца! - кричали они. - Лучше погибнуть рядом с тобою, Катон, чем жить среди цезарей! Ты, Катон, показал нам, что человек может стоять выше всякой удачи и самой судьбы, и мы не желаем спасать свои жизни ценою предательства столь высокой доблести!"

Катон все с тем же просветленным спокойствием человека, живущего кос-мическими масштабами, возвратился на трибуну, чтобы в искрящемся огне эмоций выплавить сталь защитной брони Республики. Он по-деловому перечислил имеющийся боевой потенциал и объявил, что оружия и оборонительных машин много, а недостает бойцов.

- Рядовые жители Утики ненадежны и не хотят воевать, - говорил он, - а насильно патриотом не станешь. Нам же нужны люди, заинтересованные в успехе нашего дела.

- Надо издать указ об освобождении рабов! - поняв, к чему клонит Катон, предложили пунийские римляне.

- Рабы, получившие от нас свободу, действительно могли бы усилить войско, - согласился Марк, - однако такой закон неправомерен. Мы не можем действовать насилием и вмешиваться в отношения господ и рабов. Отстоять свободу Отечества могут лишь люди, добровольно вставшие на путь борьбы. Поэтому мы не будем отбирать у хозяев их достояние, но если они сами пожелают отпустить на волю своих рабов, то лучших из них мы обязательно включим в легионы.

Слова Катона вызвали новый всплеск воодушевления, и чуть ли не все члены совета заявили о готовности пожертвовать рабов на благо государства.

Катон с прежней невозмутимостью развернул свиток и призвал добровольцев расписаться под своими заявлениями. Однако его руки при этом тряслись. И, как вскоре выяснилось, не без основания: документально подтвердить свой энтузиазм согласились далеко не все. Многие же вдруг замешкались, потупили очи и потеряли руки в складках дорогих одежд, а другие, наоборот, заспешили, осененные внезапным воспоминанием о неотложных делах.