Игорь Лощилов - Свержение ига

В канун Михайлова дня орда ушла восвояси. Великокняжеские братья бросились вдогон. Они должны были воспретить разорение принадлежащих Москве заокских земель и заставить ордынцев идти назад старым путём. Отряды царевича Муртазы попытались напасть на московские городки Конин и Юхов, но, испугавшись приближения великих князей, бежали. Русские проводили «гостей» до Ельца и, убедившись в полном отступлении орды, отправились домой.

В Москву стали возвращаться русские рати. Недавно они стекались сюда, чтобы встать грудью на защиту родной земли, а теперь, выполнив свой долг, должны были разойтись по домам. Вернулась и рать Оболенского, изрядно повоевав немецкую землю и сторицею воздав ливонцам за разбои. Немецкий летописец, видя учинённое разорение, сокрушался: «Сбылось на магистре фон дер Борхе слово Соломоново: человек и конь готовятся к битве, но победа исходит от Господа. Собрал магистр против русских силу, которой прежде него никто не собирал, — и что же он с нею сделал?»

Хотя население Москвы увеличилось во много раз, всяк находил стол и ночлег. Для ратников в любое время открывались двери изб и боярских хором, москвичи поражали приветливостью и гостеприимством, единение русских людей никогда ещё не проявлялось столь зримо. Считалось непреложным законом: радость великой победы омрачается печалью о погибших. Ликование дождавшихся перемежается с плачами по тем, кто не вернулся. На этот раз плачи не омрачали ликования, победа была одержана малой кровью, но разве это умаляло её? В величии свершённого не сомневались те, кто стоял против ордынцев на рубежах и видел их решительные лица, кто расстреливал их из пушек и топил в ледяной Угре, кто денно и нощно ковал оружие и нёс осадные тяготы, кто бил ливонцев и стерёг ордынских союзников на литовских рубежах, кто спешил в разные края, чтобы воплотить хитроумные замыслы московских руководителей. Это уже позже, когда гул столетий заглушил крики ликования в суровую зиму 1480 года, когда из векового хлама выплыли записи, продиктованные несмиренным властолюбцем Геронтием, когда исчезли свидетельства немецких и польских летописцев о позорном поведении своих властелинов, историки стали сомневаться: а была ли вообще война с Ахматом и не пало ли ордынское иго само собой, как падают насквозь проржавевшие от времени окопы? По вине этих сомневающихся мы обеднили свою национальную гордость ярчайшим проявлением мудрости и дальновидности наших предков.

Несмотря на многие просьбы, Геронтий не разрешил нарушать Рождественский пост, и торжества перенесли на Святки. 28 декабря великий князь торжественно въехал в праздничную Москву. В его поезде находились первые воеводы, конники, пешцы, огненные стрельцы. Впереди шли ряженые, одетые русскими богатырями, а сзади — пленные ордынцы, окружающие чучело своего царя. Великокняжеский поезд встречали восторженно кричащие толпы народа. Гремели барабаны, звучали гудки и сопели, неумолчно трезвонили колокола. Брызгали искрами потешные огни, шныряли неугомонные скоморохи. Государь пожаловал горожанам из своего сытенного двора тысячу вёдер вина и десять тысяч вёдер пива, а именитых пригласил к себе во дворец. Почти в каждой комнате обширного дворца был поставлен праздничный стол и находились бирючи, доносящие до застольников всё, что провозглашалось с великокняжеского места.

Приказал Иван Васильевич принести ему золотую чару, которую в день торжества по случаю первого изгнания Ахмата подарило ему московское боярство, и сказал:

— Пообещал я выпить из сей чары, когда покончим с Ордою, и вот ныне час нашего великого торжества наступил. Нелегко дался он нашему народу, омыт морем крови и окияном слёз. Встали впервые русские люди против богомерзкого Батыя на реке Калке, где сложил голову киевский князь Мстислав Романович, а с ним десять князей, богатырь Александр Попович, а с ним семьдесят богатырей, простых же людей без числа. Лилась далее русская кровь под Рязанью и Владимиром, Москвой и Смоленском, Козельском и Киевом, на славном Куликовом поле и наших приокских рубежах. Но не утопили мы своей чести в том кровавом море: отказался князь Олег Ингоревич принять от Батыя для своих жестоких ран врачевание, за то был раздроблен ножами; не схотел князь Михаил Черниговский с боярином Фёдором поклониться ордынскому кусту —предпочёл позору лютую смерть; не показал князь Фёдор Юрьевич хану своей благоверной жены, за что лишился жизни, а княгиня его бросилась с малолетним сыном на руках с высокого храма. И сколь ещё безвестных предпочли смерть позору. Помянем же их всех, братия!