Елизавета Дворецкая: Ольга, княгиня воинской удачи

На нынешнем пиру Ингвар перед всеми указал на Мистину как на преемника своих прав, если сам окажется убит, ранен, пленен или оторван от основной части войска. Выбору его никто не удивился: все знали, что два побратима с детства неразлучны и что своему нынешнему положению Ингвар во многом обязан Свенельду и его сыну.

Сейчас Мистина смотрел на Эльгу, проводя рукой по шее и груди в разрезе сорочки – в душной гриднице было жарко. Так смотрел, будто хотел что-то сказать… И сказать о том, о чем она ему запретила с ней говорить.

Но сегодня Эльга не чувствовала прежней твердости. Ведь еще два дня – и у них долго не будет возможности перекинуться словом. До осени. Если… Нет, до осени! О других возможных исходах затеянного дела Эльга не хотела думать.

Лишь на миг их взгляды встретились, но этого хватило. Мысленно махнув рукой на собственные зароки, Эльга неприметно осмотрелась, встала и прошла к двери. Никто не обратит внимания: княгиня весь день ходит то в поварню, то в погреба. Погреба… Чуры дорогие, ни пива, ни меда готового, кроме недавно поставленного и еще незрелого, у них к утру не останется. Велела спрятать и заперла две последние бочки пива – опохмелиться ближней дружине…

Снаружи свежесть ранней весенней ночи так и пала на плечи, и Эльга с наслаждением втянула в грудь прохладный воздух. После душной дымной зимы возможность выйти в одном платье еще несла блаженство. Заросли на склонах киевских гор уже оделись зеленью – наступил травень-месяц, растаял лед, шедший с верховьев Днепра, и высокая вода обещала стрелой промчать тысячу лодий мимо крутых берегов над порогами в Греческое море.

Во дворе тоже толпился народ. Ворота стояли нараспашку – непорядок, но сегодня приходится терпеть. Гриди, отроки, киевляне, вои – все бродили туда-сюда, слышался разноязычный говор. Эльга прошла в избу. Трое отроков на скамье под навесом смотрели на Ингваровых гридей с завистью: три десятка ближней дружины оставались беречь княгиню, им не видать ратной славы в это лето.

В доме было пусто, огня не горело. Вся челядь занята на пиру, Добрета уложила Святку в бывшей Малфридиной избе и сидит с ним. Ему уже три с половиной года, и сегодня поутру, когда Ингвар приносил жеребца в жертву Перуну на Святой горе, наследник его стоял рядом, держась за руку матери. И он кричал «Перуну слава!» (у него пока получалось: «Пелуну сава») со всеми вместе, и в гуще мужских голосов его звонкий детский голосок блестел, как солнечный лучик. Ингвар его услышал: подхватил сына на руки и поднял над головой, призывая благословение Перуна и на него, будущего воина и своего наследника. И Святка тянулся к небу, восторженно крича; Эльга даже испугалась, что сейчас дитя вырвется из отцовских рук и унесется в голубую высь. От вершины Святой горы до неба так близко… А она не может отпустить сына, он у нее один… Все еще.

Эльга ждала, застыв у двери в пустой темной избе. Было чувство, что она должна выполнить какой-то позабытый, но очень важный долг, без чего никому не будет удачи: ни ей, ни войску.

Он сейчас придет… Она ничего ему не сказала, но он и так все понял. Как это много раз бывало между ними, у Эльги было двойственное чувство: она ждала его и при этом считала свою уверенность неосновательной. Но и раньше разум всегда проигрывал чутью.

Как давно они не виделись наедине – почти полтора года. С тех пор как она решила, что это ни к чему…

Скрипнуло крыльцо под ногами – послышались тяжелые, мужские шаги, – но отроки пропустили пришедшего молча. Так они пропускали только двоих: самого князя и его побратима. И по скрипу крыльца Эльга знала, который из двоих идет.

Свенельдов сын вошел, низко наклоняясь под притолокой, затворил за собой дверь, увидел хозяйку совсем рядом и остановился. Но ничего не сказал, и у Эльги бешено забилось сердце. Бывает молчание, несущее больше, чем могут вместить слова.

С прошлой зимы, поняв, что до большой беды остался один шаг, она стала обращаться с Мистиной сдержаннее. Закончились шутки про баню и бусы, двусмысленные речи, намеки, которым придавал значение лишь голос и взгляд говорившего. Эльга ужаснулась, поняв, что вот-вот может стать нечестной. И еще больше ее напугало то, что Мистина, казалось, ничуть не боялся их общего бесчестья.

Закон и обычай указывают каждому нижнюю грань допустимого – если не в мыслях и желаниях, то хотя бы в поступках. Но Мистина дозволенное и недозволенное определял для себя сам, и Эльга не решалась бросать взгляд в глубины его души.