Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

— Папа, у вас тут как в аду.

Отец внимательно посмотрел на сына.

— Это и есть ад, Григорий, — ответил он, всё так же внимательно глядя на мальчика. — И работаем мы здесь по десять часов в смену. Соображай, соображай, сынок, можно ли так с рабочим человеком...

Родители тихо разговаривали, а Гриша потрясённо думал: «Десять часов вот так! Да разве же можно это выдержать? Значит, так трудиться их заставляют хозяева завода?»

Он хотел спросить отца: как же так? Почему? Но — постеснялся.

Однако вечером Наум Александрович пришёл с работы, как всегда, аккуратно одетый, чисто вымытый, с причёсанными усами, весёлый... Некоторое разочарование испытал Гриша, возникло даже такое чувство: на заводе, в цехе, отец был богатырём, пролетарием — Гриша уже знал это слово, и оно в его детском сознании ассоциировалось с чем-то грозным, справедливым, с борьбой за счастливую долю простых людей, которые живут на его улице в рабочей слободе.

С тех пор Гриша невольно стал пристальнее присматриваться к отцу, старался вникать в суть взрослых разговоров, и оказалось, что эти разговоры и за обеденным столом, когда собирались всей семьёй, и во время встреч отца с рабочими из цеха (а они часто появлялись в доме Каминских), можно сказать, постоянно касались политических тем.

Запомнил Гриша, как отец за ужином — и было это вскоре после того дня, когда мальчик впервые увидел кузнечный цех и рабочих в нём, — сказал брату Ивану, гимназисту второго класса:

— Пока, Ваня, уразумей одно: труд человеческий всему голова. Всё, что есть на земле нашей ценного, трудом создаётся. Будь то хлеб насущный, машина какая или умная книга. Делаем вывод: кто должен быть хозяином жизни?

— Те, кто трудятся, — ответил Иван.

— Правильно! Молодец. А ты, мать, на меня хмуро-то не гляди. Подрастают сыновья. Надо их к правде поворачивать. И к справедливости. Идём, Ваня, дальше. Как нынче в России? Рабочий человек, будь то крестьянин или мастеровой, спину до седьмого пота гнёт, а хозяева кто? Земля у помещиков, заводы да фабрики у капиталистов. Робят они с нашим братом, что хотят. Несправедливо?

— Несправедливо... — прошептал Гриша.

— Так! — скупо улыбнулся отец. — Вот у нас и общий мужской разговор за столом. А с несправедливостью надо бороться. Не отдадут по своей воле помещики землю, хозяева — заводы. Что делать?

— Революцию! — сказал Иван.

— Верно, сын, революцию. — Наум Александрович помолчал. — И другого пути нету.

— О Господи! — только и сказала Екатерина Онуфриевна и стала убирать со стола самовар.

«Революция!..» — повторил Гриша про себя, и с тех пор это слово и его суровый, беспощадный смысл следовали за ним неотступно.

В конце 1905 года, когда первая русская революция потерпела крах, семья Каминских спешно собралась в дорогу.

...Григорий Наумович, лёжа на жёсткой кровати под яркой голой лампочкой (ночью свет в камере не выключался) и глядя на окованную железом дверь, вспомнил, как в ту осень конопатый наглый Остап Небийконь носился под окнами их дома и истошно вопил:

— Социалисты! Уси Камински — социалисты! С жидами снюхались! Бей социалистов!

Иван рвался к двери, за ним Гриша — Наум Александрович, темнея лицом, удерживал их:

— Сидите! Не надо нам шума.

И они переехали в Минск.

Много позже Григорий понял: отец был активным участником революционных событий в Екатеринославе и, очевидно, после разгрома революции полиция напала на его след.

В Минске, устроившись на работу в железнодорожном депо, отец очень скоро установил связи с местной социал-демократической организацией, включился в подпольную борьбу, но время было тяжёлое: усилилась реакция, свирепствовали суды, увеличилось число перебежчиков в стан врага и провокаторов.

Однажды поздно вечером в дверь их квартиры раздался требовательный стук. Наум Александрович передал матери свёрток бумаг. Оказывается, Екатерина Онуфриевна была в курсе всех тайных дел отца и Ивана. Вот уж, выходит, не знал и не понимал свою мать Гриша! В дверь продолжали грохать сапогами, кричали: «Отворяйте немедленно! Полиция!» Мать быстро и спокойно спрятала свёрток за косяк двери в прихожей. И только после этого впустила непрошеных гостей.

Полицейские, их было трое, произвели обыск, перерыв всю квартиру, и, молча наблюдая эту картину разгрома, безнаказанного насилия, Гриша еле сдерживал себя, чтобы не броситься на ночных посетителей и не бить, бить их чем попало, что попадёт под руку... Слепая ярость, диктующая бесконтрольные поступки, клокотала в нём. Видя состояние брата, Иван стоял рядом, с силой сжимая его руку.