Игорь Минутко: Шестнадцать зажженных свечей

Сон был цветной: Костя Пчелкин по длинному, ярко освещенному коридору бежал за нею. За широкими окнами, которые мелькали с левой стороны, было синее весеннее небо, ослепительно, неправдоподобно синее, стояли деревья — их зеленые кроны медленно отодвигались назад, и это выглядело странно, потому что Костя бежал очень быстро и грохот его шагов по паркету отдавался эхом. Он все бежал за ней, задыхаясь, и расстояние между ними сокращалось, Костя слышал ее смех, и это был призывный смех. Вдруг он увидел, что она на бегу начинает расстегивать молнию на юбке. «Она раздевается!» — и с ужасом и с восторгом подумал Костя...

И проснулся.

Сердце глухо, часто билось, лицо было влажно от пота_. Он посмотрел на будильник. Без четверти семь. Требовательный, безжалостный звонок прозвучит через полчаса. И начнется день. Еще один день в жизни Константина Пчелкина, которому скоро исполнится шестнадцать лет. Очередной, обыкновенный день?

Костя повыше, ребром, поставил подушку, лег на спину. Перед ним было широкое окно, за которым стояло влажное майское утро.

Костя видел только небо, и в нем царил хаос: быстро неслись рваные тяжелые тучи, иногда возникали голубые просветы, коротко проглядывало солнце.

Май, конец мая, скоро каникулы.

Так неужели начинается следующий обыкновенный день в жизни Константина Пчелкина? Нет! Случилось нечто грандиозное. Случилось, случилось!.. И уже нет похожих дней в его жизни. В любой день может произойти еще что-то. Стрястись. Что будет? Как? Костя не знает. Но случится, стрясется... Потому что так оставаться не может. Когда? Сегодня. Завтра. Неминуемо...

Костя крепко сжал веки. Вернуться бы в тот сон, в длинный коридор. И догнать, догнать ее!

В жаркую путаницу мыслей ворвался властный голос будильника.

Через полчаса Костя, умытый, причесанный, сдержанно-взвинченный без всякой, казалось бы, причины, вошел в кухню:

— Доброе утро.

Отец отложил газету, пытливо, почудилось Косте, взглянул на него.

— Доброе утро.

Мать в фартуке, на котором был изображен самовар, поставила на стол кофейник.

— Садись, Костик,— приветливо сказала она, но на лице матери он увидел озабоченность.

«Ясно,— подумал Костя,— говорили обо мне».

В семье Пчелкиных режим был четкий, отлаженный: все по часам, у каждого свои обязанности Может быть, именно поэтому один день походил на другой — длинная череда дней-близнецов. Но так было раньше, раньше... До того.

Костя сел на свое место. Мать налила в его чашку кофе, отец пододвинул молочник. На тарелке лежали бутерброды. Хлеб для бутербродов был нарезан очень тонко — его ломтики казались прозрачными. Все как всегда. Но право же, сегодня удивительно вкусный кофе. И бутерброды.

— Чему ты улыбаешься? — спросил отец.

— Разве?

Некоторое время ели молча.

— Все-таки, Костик,— нарушила молчание мать,— надо подниматься раньше. Ты перестал делать зарядку.

— Зарядка, мама, вещь, конечно, полезная.— Непонятное раздражение колыхнулось с нем.— Но я не собираюсь завоевывать место под солнцем мускульной силой.

— Что-то новое,— откликнулся отец.— У Кирилла изменилась теория жизни?

— При чем тут Кирилл? — вспыхнул Костя.— У меня своя голова.

— Хорошо, хорошо,— несколько заторопился отец.— Разве я это оспариваю? Как в школе?

— Все в норме,— буркнул Костя. Разговор явно не получался.

— Значит, в школе никаких новостей? — снова спросил отец, и в голосе его была еле уловимая настойчивость.

— Сегодня приезжает делегация английских учителей,— сказал Костя.— Наша Матильда...

— Костя! — с возмущением перебила мать.

— Наша Марья Николаевна сказала: главная цель…— Костя изменил голос, подражая учительнице,—...продемонстрировать британским гостям великолепное произношение.— И он произнес по-английски: «Лондонские туманы делают город загадочным». А также будем беседовать на тему: «Как мы представляем свое будущее».

— Кстати, о будущем,— вставил отец—Пора, сын, решать всерьез.

— Или дипломатическая карьера,— с легкой иронией сказал Костя,— или переводы новейшей английской прозы. А вообще, папа, впереди каникулы и весь десятый класс.— Костя помешал ложкой в чашке.

— Для дипломата,— усмехнулась мать,— ты слишком громко орудуешь ложкой.