Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

Но сегодня я убеждён, что только в единстве русской социал-демократии залог достойного будущего России, в конечном итоге торжество социализма и в нашей стране и во всём мире. Верю, что и ты в конце концов придёшь к этому убеждению [8] Морис Гавриилович Лейтейзен после Октября 1917 года на советской дипломатической работе — Финляндия, Швейцария. В 1923 году поступает в Военно-воздушную академию. М.Г. Лейтейзен — один из основателей Общества по изучению межпланетных сообщений при Академии военно-воздушного флота. Переписывается с К.Э. Циолковским, изучению космоса и идее межпланетных связей собирается посвятить жизнь. Арестован как «враг народа» в 1937 году. Погиб в сталинских лагерях. .

С нетерпением ждём твоего возвращения.

Обнимаю тебя твой отец Г. Д. Лейтейзен».

...Летом тридцать седьмого года, приходя в себя после очередного «допроса», в камере на Лубянке, Григорий Наумович Каминский призывал на помощь далёкие воспоминания из своего детства и юности — другой жизни, на иной планете...

И всё-таки, когда начался его путь в революцию? Брат Иван? Конечно! Но первым человеком, взявшим его за руку и поведшим на эту дорогу, был отец.

Наум Александрович происходил из династии деревенских кузнецов. Но если его деды и прадеды трудились в сельских кузнях, то он, освоив кузнечное дело, оказался в Екатеринославе на металлургическом заводе, в кузнечном цехе, он пополнил армию российских пролетариев — кончался XIX век, неповоротливая империя Романовых громоздко, тяжко, но неуклонно вступала в стадию капиталистического развития.

Да, это воспоминание относится тоже к тому времени, когда они ещё жили в Екатеринославе. Сколько тогда ему было лет? Наверное, восемь или девять.

Матери зачем-то срочно понадобилось видеть отца, и она отправилась на завод. С Екатериной Онуфриевной увязался Гриша.

Впервые он попал в кузнечный цех — мальчику показалось, что земля разверзлась и он непостижимым образом оказался в аду, о котором повествуется в Священном Писании. На него дохнуло нестерпимой, обжигающей жарой, кругом скрежетало, бухало, лязгало металлом, и расслышать в разрывающем слух грохоте даже собственный голос было невозможно. Разверстое чрево печи было похоже на солнце, которое — вот оно, рядом, и сейчас испепелит тебя... Летели огненные искры, по узкому жёлобу струился раскалённый ручей, и в его конце рабочие в кожаных фартуках, с голыми, мускулистыми, лоснящимися потом руками ловили расплавленный металл в огромные ковши, ухватив их длинными щипцами. Гигантский пневматический молот, методически, неумолимо взлетая вверх, радостно-победно устремляясь вниз, ухал по наковальне, через которую протекала, извиваясь, ярко-малиновая лента с бегающими голубыми искорками по краям, эту ленту двое кузнецов ловко двигали крюками, подставляя её под удары молота.

В одном из кузнецов Гриша не сразу узнал отца. Он был в грубой брезентовой робе, прожжённой во многих местах, в брезентовых рукавицах, волосы были подвязаны лентой, как у священников, по лицу струился пот, пропадая в густых чёрных усах. Движения отца были ловкими, точными, но Гриша видел, как при каждом движении тяжёлого крюка напрягается всё его тело, жилы взбухают на шее, шары мышц проступают под брезентовой робой на спине и руках. Наум Александрович заметил Гришу и мать, кивнул им, подозвал молодого рабочего, тоже одетого в робу, что-то прокричал ему на ухо, передал крюк.

— Выйдем! — с трудом расслышал Гриша голос отца, когда он оказался рядом с ним.

Мальчик шагал за родителями, уже весь мокрый от пота, в прилипшей к спине рубахе. Скорее, скорее на свежий воздух! Он посмотрел вверх — высокий потолок цеха терялся в смраде и дыме, и казалось, что нет там никакого потолка, что до самого неба, до настоящего солнца — только смрад, дым, копоть и этот грохот, настигающий тебя со всех сторон, разрывающий голову на части...

Но вот дохнуло навстречу прохладой, стало светлее, впереди обозначились широкие ворота, из которых всё надвигался и надвигался естественный мир с синевой неба и шумом ветра в чахлых тополях, высаженных вдоль дороги, ведущей к цеху.

Наконец они оказались на воле.

Недалеко от ворот цеха в тени тополей было несколько скамеек.

— Сядем, Катерина, — сказал отец. — И ты, сынок, сидай да отдышись.

Гриша действительно не мог отдышаться, прийти в себя. Першило в горле, слезились глаза, и перед ним плавали растянутые замысловатые круги.