Лайош Мештерхази - В нескольких шагах граница...

Я видел, что его кивер сдвинут на затылок, сабля болтается, как у кавалериста, а руки заложены за спину. Он шел по двору и – неслыханное дело! – насвистывал.

«Теперь или никогда!» – пронеслось в голове. Одно из двух: или меня ждет удача, или меня заподозрят, и кто знает, представится ли еще удобный случай. Дней через десять или самое большее через две недели должен состояться суд…

Я отошел от своих товарищей и направился навстречу капитану. Увидев, что я иду к нему, он остановился, расставил ноги и начал покачиваться взад и вперед, продолжая насвистывать. После того как я подошел и стал по стойке «смирно», он спросил:

– Ну, что случилось? Может быть, не нравится жизнь у нас? Лучшую работу, что ли, хотите? Ведь и так целый день бегаете.

– Я металлист, честь имею доложить, а это разве работа! Когда в двадцать лет я работал подмастерьем в кузнечном цехе, то мог без передышки делать пятьдесят ударов пятикилограммовым молотом. Вот это работа!

– Гм! Гм! – Глаза капитана весело забегали. – Ну, а деревенской работы вы, наверное, никогда и не нюхали.

– Почему же, я умею даже косить. Вот было бы здорово покосить теперь!

Он засмеялся и похлопал меня по плечу;

– Ну ладно, я поговорю с Пентеком, чтобы он направил вас в садовое хозяйство.

Я знал, что в сад уже просили человека на сбор черешни, но что они сами предложат мне…

Всячески стараясь не показать своей радости, я, лишь щелкнув по-солдатски каблуками, поблагодарил. Потом вернулся к своим товарищам и дал знак Беле, что теперь должен идти он. Капитан разразился таким смехом, что из-под навеса крыши взметнулась стая голубей, как будто по ним выстрелили из ружья. В другой раз, может, он и выругал бы нас как следует за то, что посмели обратиться к нему с одной и той же просьбой, но сегодня… Он записал в блокнот и имя Белы.

Теперь мы боялись только одного: осложнений с Пентеком, так как, согласно параграфу тюремного устава, мы должны были сначала переговорить о работе с ним. Все старания начальника охраны могли пойти прахом. Пентек, если уж он обидится за то, что мы не посчитались, завтра же доложит начальству, что мы-де нарушили порядок. А предлог всегда найдется. И тогда нам крышка.

Я решил идти судьбе навстречу. Вечером уже, во время поверки, я заметил на лице старшего надзирателя какое-то недовольство. Наверное, начальник охраны успел ему рассказать о нашем разговоре. И вот я попросил старшего надзирателя принять меня, у меня есть к нему, мол, важное дело.

– Ну, проходите. – Он сумрачно показал на свой кабинет.

Я рассказал ему, что после обеда к нам во дворе подошел господин начальник конвоя и поинтересовался, довольны ли мы своей работой. У меня как-то вырвалось, что мы могли бы выполнять работу потяжелее. Господин начальник охраны в свою очередь ответил, что, мол, ваше благородие предложили для работы в садовом хозяйстве наши кандидатуры, то есть меня и Белы. Вот я и пришел, чтобы поблагодарить ваше благородие за вашу доброту к нам.

Его лицо мгновенно прояснилось. Значит, не о нарушении устава идет речь и не о том, что начальник конвоя отдал распоряжения, минуя старшего надзирателя. Мы, очевидно, уверены, что он сам просил о нашем переводе.

С Пентеком случилось чудо: он даже руку протянул на прощание и начал говорить о том, какой я, дескать, порядочный христианин, он, мол, очень меня жалеет и относится ко мне с отеческим вниманием.

Садовое хозяйство вацской тюрьмы, как я определил па глаз, занимало сорок – пятьдесят хольдов. И если тюремные мастерские были очень хорошо оснащены всяким оборудованием, то садовое хозяйство считалось в своем роде просто образцовым цехом. Великолепно ухоженные редкие сорта столового винограда, чудесные деревья, орошаемый огород.

В то время шел сбор черешни и вишни. Блестящие, темно-красные вишни были величиной со сливу. Целая семья могла бы жить с дохода, который дают четыре-пять таких деревьев. Я знал, что вишни и черешни в продажу не шли, их преподносили целыми корзинами начальству из министерства юстиции. Был издан суровый приказ: даже надзиратели не имеют права съесть ни одной ягоды. Заключенный, который посмеет положить в рот хоть одну прямо с дерева или из корзины, будет тяжело наказан. Наказан будет заключенный и в том случае, если не доложит начальству, что надзиратель попробовал хотя бы одну ягодку.

Так во время сбора черешни надзиратели и заключенные должны были следить друг за другом. Ничего не поделаешь: если надзиратель был строгий, мы были тоже строгими, если надзиратель оказывался добрым, то и мы не были придирчивы, и тогда уж могли не только лакомиться, но и вдоволь уносили в рубашках с собой вишни для товарищей. Существовало правило: тот, кто рвет ягоды с деревьев, должен непрерывно свистеть. Но деревья были огромными, и мы взбирались на них по десять – двенадцать человек. Попробуй определить, если двое или трое перестали свистеть!