Арсений Семенов - Землепроходцы

Атласов стоит совершенно оглушенный. Как! Вот этот огромный каменный болван с холодной немецкой начинкой привез ему весть о свободе!.. Пол начинает уходить у него из-под ног.

— Ну, ну! Полно, голубушек! — вставая во весь свой огромный рост, успевает поддержать Атласова воево­да. — Тюрьма нихт! Это есть святой правда! Мы боль­ше не будем разбойник, мы будем служить честно, черт нас похвати!

Траурнихт улыбается каменными губами, Траурнихт даже пытается неуклюже шутить. Но едва он убеждает­ся, что Атласов пришел в себя, как тут же объясняет: государь приказал освободить Атласова, дав Траурних­ту право вздернуть казачьего голову при первой же серьезной провинности на любом подходящем суку, не отписываясь в Москву. Поэтому, вдалбливает Траур­нихт, Атласов должен служить, не щадя ни своего жи­вота, ни живота казаков. Таковы условия его освобож­дения.

Военное счастье по-прежнему не сопутствует госуда­рю в его войне со шведами, казна государева пуста — поэтому Атласову надлежит всеми мерами гнать с Кам­чатки поток пушнины. Если же казачий голова не оправдает возлагаемых на него надежд — пусть пе­няет на себя самого.

Вместе с Атласовым воевода обещает выпустить из тюрьмы и всех других казаков, виновных в разбое на Тунгуске.

Странное утро выдалось 6 июня 1707 года в казачьем остроге на Большой реке.

В это утро Иван Козыревский проснулся как обыч­но: не рано и не поздно. Откинув низ полога, подве­шенного к потолку над широким супружеским ложем для защиты от комаров, он увидел, что за лахтачьим пузырем, затягивающим окно, как раз начинает угады­ваться рассвет.

Колеблемое сквозняком пламя лампадки освещало бревенчатые стены, ржавый болотный мох, которым бы­ли выложены пазы между бревнами, неструганые пла­хи потолочного настила. Грубо сколоченный стол, два табурета, ларь да лавки у стены составляли всю об­становку избы — вернее, той ее половины, которую за­нимали Иван с Завиной. Вторая половина избы была отдана служанкам.

Несмотря на скудность обстановки, Козыревский гор­дился своим домом. Он сам возвел стропила и покрыл крышу речным камышом, сам сложил печь, сколотил стол и лавки.

Теперь Иван обзаводился лодкой. Всю последнюю неделю он долбил бат и почти закончил работу. Лод­ка должна была получиться на славу — узка и быстро­ходна, а главное — легка, как перо, даже Завина мог­ла бы ее самостоятельно вытаскивать на берег и стал­кивать в воду, не лодка — просто загляденье. Да, в по­следнее время он немало поработал и уже привык про­сыпаться с ломотой во всем теле. Сегодня ломота, кажется, пропала. Должно быть, он уже втянулся в рабо­ту, окреп. Ему ведь только двадцать пятый год, и тело его налилось упругой силой.

Радуясь тишине, разлитой в его доме и в нем са­мом, Козыревский решил поспать еще немного. За ок­ном почему-то перестало развидняться и даже, наобо­рот, как будто потемнело. Незачем вставать сегодня ни свет ни заря. Бат он успеет доделать за утро, и они с Завиной еще до полудня попробуют, какова лодка на воде.

Завина безмятежно спит, свернувшись калачиком. Дыхание у нее ровное и, как всегда, такое тихое, что, бывает, проснувшись среди ночи, он пугается, здесь ли она.

Завина — создание удивительное. Она не похожа ни на одну из здешних женщин. Лицо у нее более узкое и светлое, чем у всех камчадалок, глаза не черные, а ка­рие, и большие, с прямым разрезом, в них нет ничего азиатского. Козыревский мог найти этому лишь одно объяснение. По слухам, лет пятьдесят назад на Кам­чатке зимовали люди кочевщика Федота Попова, сплыв­шие вместе с казаками Семена Дежнева из Нижнеко­лымского зимовья в чукотскую землю. На Камчатку су­денышко Попова занесло бурей. Куда делись потом его люди, никому не известно. Должно быть, погибли в стычках с коряками, пробираясь на север к Чукотке за моржовым зубом. Вероятно, кто-нибудь из этих людей остался жив и коротал свой век вместе с камчадала­ми. Он-то и оставил светлолицее потомство.

В стойбище, откуда Козыревский увез Завину, о ее родителях ничего узнать не удалось. Она досталась тойону Большой реки, воинственному князцу Карымче, как военная добыча лет десять назад, еще до покоре­ния Атласовым Камчатки. В стойбище, на которое на­пали воины Карымчи, по здешнему обыкновению было перебито все мужское население. Среди пленниц не ока­залось и матери Завины. Черты, отличавшие Завину от местных женщин, считались среди камчадалов за урод­ство, и никто из воинов не польстился на девчонку, да­же когда она подросла. Карымча использовал ее на са­мых неприятных работах. Ей было поручено ухаживать за собаками тойона, которых тот держал три упряжки. Каждую зиму ей приходилось доставать собакам из мерзлых зловонных ям тухлую рыбу и кормить все три злющие и вечно голодные своры. К несчастью Завины, собаки никак не хотели привыкать к ней, словно чуяли в ней чужую.