Арсений Семенов - Землепроходцы

Вчерашним вечером Козыревский поздно вернулся домой, и Завина уснула, не успев поделиться с ним этой новостью. И вот, едва проснувшись, она спешит сооб­щить ему об этом неприятном для нее посещении. По местным обычаям, бывшая пленница Завина по-прежнему как бы принадлежит к роду Карымчи, поэто­му инородческий князец, равно как и его сын Канач, навещая время от времени казачий острог, останавли­ваются у своих «родичей». Завина, соблюдая обычай, даже прислуживает за обедом Карымче и Каначу. Ес­ли перед старшим из них она держит себя почтитель­но, то перед младшим держится гордо и независимо. Канач, не по годам рослый и крепкотелый мальчишка лет пятнадцати, с серьезным лицом и пытливыми гла­зами, светящимися умом, делает вид, что не замечает ее раздражения. Он относится к Завине надменно и равнодушно, как и полагается относиться подрастающе­му деспоту к бывшей своей рабыне.

— Он не обидел тебя? — спросил Иван, имея в ви­ду Канача.

Вместо ответа Завина только возмущенно фыркну­ла, желая показать, что в обиду она себя никому не даст.

— Ты накормила его?

— Накормила, — вздохнула она. — Он мой род­ственник.

— Ну и правильно, — поспешил одобрить ее Ко­зыревский. — Гостя надо всегда хорошо накормить. У нас, казаков, тоже такой обычай. О чем вы с ним разговаривали?

— Он спрашивал, правда ли, что огненные люди вовсе не боги, что они не спустились с неба, что они смертны, как и все камчадалы.

— И что ты ответила?

— Я сказала, что неправда. Я сказала, что ты бог.

— Завина! Сколько раз я тебе объяснял, что я та­кой же, как и ты, человек, что просто мы пришли из далекой земли, где совсем другие обычаи.

Завина вдруг уткнулась носом в набитую гагарьим пухом подушку, и Козыревский услышал, как она всхли­пывает.

— Ну зачем ты плачешь, глупышка? — склонился Иван над ней, не зная, как ее утешить.

— Я люблю тебя, — продолжая всхлипывать, ска­зала она. — Я боюсь, что тебя убьют.

— Ну кто меня убьет? Что ты выдумываешь?

— Камчадалы ездят в гости! — сказала она таким голосом, словно извещала о гибели мира.

— Ну и что? Пусть себе ездят на здоровье.

— Камчадалы никогда не ездят в гости летом! Ле­том они ловят рыбу и бьют на берегу морских зверей, а в гости ездят зимой.

— Да что ж в том плохого, если им вздумалось ез­дить в гости летом?

— Если камчадалы ездят в гости летом, значит, они готовятся к войне! Как ты не понимаешь?

Завина плакала теперь у него на груди, обвив его шею руками. Она плакала так горько, словно он был уже покойником. Тронутый ее любовью и слезами, он гладил ее волосы, обдумывая то, что она сказала. Не­покорства со стороны камчадалов Большой реки каза­ки еще не встречали. Но все-таки в ее словах что-то есть. Пожалуй, стоит поговорить об этом с начальни­ком острога Дмитрием Ярыгиным. Казаки в остроге слишком беспечно настроены. Караульные чаще всего спят по ночам на сторожевой вышке. Мало ли что мо­гут измыслить камчадалы?

— Ну не плачь, — стал он успокаивать Завину. — Хотел бы я посмотреть на того камчадала, который на­думает кинуться на меня. Камчадальские копья и стре­лы казакам не страшны. Разве пробьет стрела мою же­лезную одежду? — указал он на висящую на стене кольчугу. — Ты не приглашала Канача заночевать у нас?

— Приглашала, но он не захотел. Сказал, что ему уже предлагал ночлег Семейка Ярыгин, но он спешит домой.

Иван знал, что сынишка начальника острога, Се­мейка Ярыгин, шустрый четырнадцатилетний мальчу­ган, скучавший в крепости без сверстников, сдружился еще зимой с Каначом, и мальчишки часто лазили вмес­те по сопкам, гоняя куропаток. Однако в последнее вре­мя Канач редко появляется в крепости, и Семейка изводит Козыревского вопросами, когда «родственник» Завины навестит острог. Постепенно мальчишка так привязался к Ивану, что повсюду таскался за ним по пятам, готовый по одному его слову мчаться куда угод­но, выполнить любое поручение.

За окном по-прежнему было темно. Что за дьяволь­щина? Поднялись, видно, они с Завиной посреди ночи.

Громкий стук во входную дверь прервал их разго­вор. Козыревский натянул кафтан и пошел отчинять засов. На пороге — легок на помине! — стоял Семей­ка Ярыгин. Выгоревший белый чуб, кафтан нарас­пашку и весь в саже, темные глаза горят от возбуж­дения.

— Дядя Иван! — зачастил он прямо с порога. — Вы тут спите и ничего не знаете! На острог черный снег падает! Утро-то давно уж настало, да черный снег свет застил.

— Какой еще черный снег? Может, сажа и пепел?