Пётр Федоренко - Лепта

— Любопытно-с, очень любопытно-с, — Александр Андреевич, словно забыл, что он не наедине с Герценом, спросил многозначительно: — Александр Иванович, объясните мне, пожалуйста, отчего верить в бога, вы говорите, смешно, а верить в революцию не смешно; верить в царство небесное глупо, а в земной рай умно?

— Верить в земной рай оттого не глупо, что он возможен. Да, да! Возможен! Ради него свершаются революции. Что же касается небесного рая, мы уже говорили с вами… Признайтесь, меньше всего вы думали о нем {72} 72 …меньше всего вы думали о нем… — позднее, в 1859 году, в письме М. Боткину А. И. Герцен говорил: «…христианская живопись не вдохновит больше, она возможна как всякая историческая тема, как греческие статуи богов, как средневековые картины рыцарей…» , когда создавали свою картину. Не так ли? Ведь и вы о земном рае хлопочете. Не так ли? Вы изображаете толпу перед лицом Христа, перед которым все равны — и раб, и господин. Указывая на него, вы взываете к каждому: подумай, так ли живешь, не обижаешь ли ближнего, не пользуешься ли плодами чужого труда, не владеешь ли излишками, не злоупотребляешь ли своей силой? Если злоупотребляешь, если неправо живешь, перемени свою жизнь, будь кроток, добр, мягок, люби ближнего своего.

— Николай Васильевич Гоголь картину по-иному трактует.

— Еще бы! Ему после «Переписки с друзьями» дорог и намек на религиозность. Ваши идеи он понимает прямолинейно, как обращение человека ко Христу, как молитву, что ли. Не так ли? Как спасение через веру…

— Осуждая его книгу, стало быть, вы не осуждаете мой труд?

— Помилуйте! Ваш труд? Я не провожу тут параллелей, — Герцен развел руками, обращаясь к Наталье Александровне за поддержкой. Сергей увидел, что дамы, против ожидания, не скучали, а внимательно прислушивались к разговору. — Разве тут есть параллели? Картина ваша… я думаю, она, как и «Последний день Помпеи» Брюллова, вдохновлена Петербургом. У Брюллова в картине — невозможность противостоять стихии, Везувию. У вас — попытка противостоять, попытка успокоить, умиротворить стихию надеждой на рай земной, который неизвестно когда наступит. Не так ли?

— Любопытно-с, весьма любопытно-с.

— С Везувием как поспоришь? С ним ничего не поделаешь. Ваш призыв к братству, равенству — это уже противодействие стихии. Но революционеры идут дальше вас. Они не ждут, что кто-то устроит им счастливую жизнь, они идут ее добывать. Они приближают ее действием. Подумайте-ка над этим, Александр Андреевич.

— Не могу, не умею с вами спорить, Александр Иванович. Вы всегда найдете, как сбить меня с моей точки. А чтобы на вашу точку стать или новую обрести, мне нужно время. Говорите, стало быть, революции ненапрасны? Революционеры идут дальше меня… Да, над этим мне надо подумать, крепко подумать.

— Полно вам думать. Добро и то, что вы уже сказали, что кисть ваша уже обнаружила. Вы будете размышлять над общими вопросами и, пожалуй, придете к мысли, что искусство ваше никому не нужно. Гоголь-то вот к этому пришел. Это так нелепо; может, он просто-напросто с ума сошел?

Вот когда обиделся Александр Андреевич:

— Николай Васильевич… если он говорит… надо вдуматься в то, что он говорит… Извините, нам пора.

На этом и закончился их серьезный разговор на ходу. Подавленный — не успокоил его Герцен — Александр Андреевич попрощался с ним за руку, поклонился дамам, пожелав им счастливой дороги, и направился к выходу. Герцен остановил Сергея, сказал негромко и озабоченно:

— Вам нельзя уезжать из Рима. Нельзя оставлять его одного. Вы понимаете?

— Понимаю…

Александр Андреевич шел, хмурясь. Возле ближнего фонтана на пьяцца дель Пополо подставил брызгам лицо, подождал Сергея, повел к себе. Когда шум воды отдалился, сказал со вздохом:

— Не умею я спорить с Герценом… Что ж, Гоголя можно ругать, можно негодовать по поводу его последней книги. С Герценом нельзя не согласиться: Гоголь в религиозность впал… Но я решительно понять не могу, отчего он не слышит: Гоголь хлопочет, чтобы каждый из нас на своем месте делал хорошо свое дело, чтобы каждый внес свою лепту в совершенствование человека, нравственное совершенствование общества. Ведь атеист Герцен тоже об этом хлопочет… Я спорю с Герценом, потому что, когда раскрываю «Мертвые души» Гоголя, в каждой строчке его боль ощущаю, его стремление, чтобы человек был лучше и чище… Без Гоголя нам нельзя, без него Россия обеднеет…

В Европе пламя революции полыхало вовсю. В кафе Греко художники вырывали друг у друга газеты. Каждому хотелось первым узнать, что принес новый день. Да, во Франции революция победила, там стала республика, народная власть. Что будет в Италии? Удастся ли ей объединиться? Неужели австрийцы не отступят?