Райдо Витич - Противостояние

совсем сопливые еще мальчишки, жались друг к другу и обнимали винтовки под

взглядами партизан.

Командир оглядел их и на Лену уставился:

— Отвечаешь?

— Отвечаю.

Так в отряде появились еще трое: Виктор Жабин, Валерий Ножкин и Олег Иванов. Все

трое не родные, но попав в один призыв в апреле сорок первого, прошли вместе и

бои с голыми руками и окружение, плен, издевательство немцев. Вместе и в

вспомогательную полицию записались, став хиви, вместе и на болото, как случай

подвернулся, ушли — и стали, как братья- близнецы, как нитки с иголочками.

— Подведете, лично расстреляю, — заверила их Лена, когда мужчины разошлись, а

"братья" так и остались стоять.

— Не подведем, — заверил лопоухий Жабин, носом шмыгнув. Простыл на болоте.

Осень. Ночи в октябре холодные.

Глава 22

— Слышал, что твоя сорока в клюве принесла? — спросил Николай у Сумятина.

Тот ножом яблока кусок отрезал, пожевал, взгляда голодного с маневров товарищей

не спуская. Тимофей тушенку вскрывал, Федор буханку хлеба деловито резал.

— Слышал?

— Ну? — облизнулся: чего тянут? Чайник вон уже вскипел, Санин сахарок на стол

положил. Пир же! Сто грамм бы еще…

Капитан — артиллерист Тимохин, словно мысли прочел — фляжку на стол положил,

подмигнул: живем, бродяги.

— Ну, другое дело, — поерзал в предвкушении Ефим.

— Так чего там, «язык» Фимы наплел? — спросил Шульгин.

— Немец к обороне готовится. Приказ по войскам дан — укрепляться, —

остановился у дивана Санин, сел.

— Значит, передышка.

— Ни хрена это не значит, — лениво протянул Федор. — Пошли есть, капитан,

кушать подано.

Мужики дружно на пищу налетели, спирт разлили. Коля на краюху хлеба кусок

тушенки положил, отошел опять на диван сел:

— Значит это одно — окапываться будут, вгрызаться в землю, как жуки навозные. А

нам их выкуривать потом.

— Сейчас бы жахнуть, — кивнул согласно Шульгин.

— Жахнем, — набил рот Тимохин. — Нам вон пополнение идет.

— Это хорошо. Только сколько этого пополнения по землице костями рассеяно?

Глянул на мужчину Ефим.

Санин головой качнул:

— Год уже, второй. Кто бы мне сказал в сорок первом, что мы больше года воевать

будем — в рожу б дал. Не поверил!… А выходит и не конец, год — то.

— Ничего, Николай Иванович, будет на нашей улице праздник, — заверил Олег

Тимохин. Развел руками в одной хлеба кусок, в другой кружка со спиртом. — Ты

глянь, какие тебе хоромы достались, барские! Радуйся! Пара дней передышки — тоже

ведь счастье! На войне оно все в радость, мелочь каждая.

Санин глянул на него тяжело: радость, ага. До тебя Егоров капитаном был. Убили.

Тоже радовался. Буквально за час до смерти. А до него Ерсламов. И тоже радовался.

Два дня. И Кабиров, и Юлий Савченко. Все радовались. А теперь в земле лежат.

— Хоромы, правда, знатные, — кивнул Шульгин, уплетая тушенку. — Расстарался

ординарец твой.

— Ну, Михайло дока в плане капитану угодить, — хохотнул Ефим. Сытый стал,

довольный.

— Вопрос только, почему пустые оказались, — сказал Николай тихо.

Действительно, это было странно. Развалины, землянки, блиндажи — одно, но целый

барак с вещами, чистыми уютными, обставленными комнатами и без единого человека

— это непонятно. Удобно, да. В этой комнате он с Мишкой, за стеной связистки, за

той комнатой еще комната, для отдыха девушкам. И душевая есть даже — богатство

на войне.

А людей, почему нет ни в одной из комнате?

Непонятно. Не по себе Коле. Пища и та в горло не идет от худых мыслей.

Газету взял, просматривать начал.

— Так… угнали их, — решился слово вставить парень.

Мужики дружно жевать перестали, тяжело уставились на него. У Николая скулы свело:

— Всех?

— Всех, — протянул робея.

Санин вздохнул, страницу газеты перевернул, матерясь про себя.

И замер, зажмурился, подумав, что мерещиться ерунда, контузия видно старая

сказывается. Глаза открыл — нет, вот она: фотография девушки на второй полосе.

Сидит у сосны молодая и красивая, с лицом суровым, на плечи телогрейка накинута,

на ноге лист бумаги, словно письмо писать собралась. И подпись внизу: "Советские

партизаны в минуты затишья".

Санин газету отложил, волосами тряхнул, затылок огладил. Посидел и схватил опять

газету, развернул, лишне убирая и к окну.

— Ты чего там, Коля?

— Гитлер, наверное, с поднятыми руками — капут мене, грит! — хохотнул Тимохин.

У Коли руки дрогнули, лицо пятнами пошло, а взгляд как прилип, впился в фото