Райдо Витич - Противостояние

— Боишься?

— Нет. Понять все не могу, чего он как пес цепной. Нормальный мужик ведь был.

— Мы все когда-то нормальными были, — нахмурилась девушка, взгляд отвела.

Травинку сорвала, мять в пальцах начала в раздумьях. — Хотя, если честно, мне и

не вспомнить, какими мы были. Знаю, что были и все.

— А я помню, — странно посмотрел на нее. — Девчонка совсем была, а теперь…как

волчиха матерая. А нутро все едино дитячье. Глаза у тебя были, — головой

покачал. Улыбаясь воспоминаниям. — Утонуть в них можно было, пропасть наглухо.

А сейчас смотришь и… тошно делается. Ты как в душу смотришь, а в ней за этот

год, как сотня Ивановичей — пепел и зола. Перемолола нас судьбинушка, —

вздохнул. — Несколько поколений да об колено войны, махом. Никогда прежними уже

не стать.

— Война закончится — станем.

— Да? — глянул на нее с сомнением и тоскливой насмешкой. — Не бывает так. Мы

в таком дерьме купаемся, и неизвестно сколько еще купаться будем, что если и

выживем, не забудем. Если еще хоть год война продлится — въестся она в нас. И

так все нутро уже ржой своей покрыла.

— Ничего. Наладится по-тихоньку. Ты станешь каким-нибудь очень уважаемым

начальником, — улыбнулась.

— Я? — и хохотнул, перевернулся, на живот лег. — Да, ну. Я ж урка, в полицаях

вон был. А что с вами, зачтется, нет, хрен его знает. По справедливости должно,

не предавал я, своих не стрелял. А как на деле — как следакам вашим ляжет.

— Вашим — нашим, ты как в чужой стране, Антон.

— А и в чужой. У меня отец-то, белогвардеец был, — посмотрел на Лену: поняла?

Та раньше б отодвинулась, а сейчас улыбнулась мужчине и призналась с грустью:

— А у меня брат — эсэсовский офицер.

Перемыст крякнул от удивления:

— Брешешь.

— Между нами.

— Да понял… Брешешь.

— Самой бы кто сказал — не поверила.

— А дядька, тот, помнишь?

— Что дядька? Письмо ему отправила — ни слуху, ни духу. Добрался он тогда до

своих или нет?… И сестре отправила, она, наверное, меня уже к убитым приписала,

— вздохнула. Лена представляла, как Надя переживала, как плакала, но все время

думала, что Игорь рядом с ней, утешит. Да и легче вдвоем. А выходило — одна

Наденька осталась. И о муже ей лучше не знать, не переживет того.

Беспокоилась Лена за нее сильно.

— А меня мать уж года два, поди ты, как отпела, — хмыкнул. — Тот-то все думал,

чего везучий: смерть не берет. Отпетых и не берет, они ж мертвыми числятся, на

них разнарядки с небес не поступает. Может и ты, а? Видишь, как выныриваешь из

всех передряг? — пихнул ее с улыбкой.

Лена рассмеялась:

— Может и так. Я все равно в эту ерунду не верю.

— А я верю, — посерьезнел мужчина. — Повторяй за мной…

— Зачем?

— Повтори. Иже еси на небеси, да осветится имя твое, да приидит царствие твое и

на земле, как на небе…

Лена презрительно фыркнула, но Перемыст все равно продолжил и, ей волей-неволей

со своей памятью запомнить пришлось:

— …Хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам грехи наши, яко же и мы

прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого,

ибо твое есть царствие и сила и слава, ныне и присно и вовеки веков… Не фырчи,

эта молитва не одну крещену душу выносила, а и не крещену тоже. Богу там все

едино.

— Вот он и метет всех подряд, — бросила зло.

— Тихо, — прошло по цепи. Все шепотки и разговоры смолкли. Немного и

послышался шум приближающегося состава.

— Ну, с Богом, — перекрестился Антон. Лена лишь скривилась: ну чистый поп!

— Как оно вера-то с оружием? — поддела.

— Самое то, — заверил. — "За веру, царя и Россию"!

— А в лоб?

— За Сталина не побегу на немцев, извини, — выдал ехидно-презрительную усмешку

и приготовился, чуть отполз от девушки.

— Контра ты, все-таки, — проворчала, впрочем, без злости. «Царя» конечно,

сильно покоробило, но за веру и Родину — в точку было.

— Урка я, комсомолочка, урка обыкновенная, — подмигнул.

Состав уже виден стал, прав был Прохор — без дрезины для проверки путей двинули.

Погудел колесами по рельсам и, рвануло так, что уши заложило, заскрипело,

залязгало. Встал паровоз, въехав первыми колесами в образовавшуюся яму.

Немцы закричали, выстрелы начались. Полоснуло огнем по кустам, только голову

пригнуть успели. Да без ответа не оставили. Стрекот, мат, вскрики.

— Пошла работа! — весело погудел Перемыст. — Ай, куда ты курва, под колеса, —

дал очередь по фашисту, что пытался скрыться за колесом вагона — срезал.