Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем

Кто скажет, зачем здесь это пятно? Кто скажет, почему у разверзшегося небосвода сейчас зеленый цвет? Может быть, и существует этому оптическое объяснение, но возможно и другое: именно в этот час тысячи и тысячи расстающихся с землею душ взлетают к небу и ищут прохода в облаках; бледные души, наверно, и окрашивают этот кусок неба в бледно-зеленый цвет.

Одну лишь тучу солнце бессильно позолотить своими лучами. Эта большая черная туча клубится над землей и бросает мрачную тень на алый небосвод. То – дым и чад горящей церкви.

Грузная, темная масса отвоевывает все большее пространство на небосводе и обволакивает хмурой мглой улицы города, по которым скользят последние отблески заходящего солнца. В тени домов уже совсем темно.

Глубокая, скорбная тишина.

Тишина, которая воцаряется на поле битвы после поражения одних и победы других. Победитель отдыхает, приводит в порядок свои войска, разрабатывает новые тактические планы; побежденный – бежит, ищет спасения.

На улицах повсюду валяется. брошенное оружие. Пусть его собирает победитель! Те, кто его носил до сих пор, теперь бегут в открытые ворота домов – к своим родным, знакомым и даже незнакомым, но добрым людям, стремясь скорее сменить платье, смыть с лица и рук кровь и пороховой дым, перевязать раны; и когда заявится жестокосердный, железнорукий враг, побежденные скажут: мы – не те, за кого вы нас принимаете!

Замолк грохот орудийной канонады, не слышен ружейный треск: шум битвы повсюду затих.

Из тени, которую бросает на землю клубящаяся черная туча, выходит, шатаясь, человек. Спотыкаясь, он идет пустынной улицей. Это юный боец из студенческого легиона.

У него лишь одна рука, да и в той нет сабли. Он прижимает плащ к груди, чтобы скрыть штыковую рану, которая, быть может, еще и не причиняет ему особой боли. Кровь капает на землю при каждом его шаге.

Он спешит спасти свою жизнь, пока не появились преследователи. С какой тревогой смотрит он на кровавый след, который тянется за ним. – Не поможет ли этот след врагам обнаружить его?

Ведь спасение уже близко. Знакомое трехцветное знамя трепещет на балконе дворца Планкенхорст. Только бы добраться туда! Там нежные женские руки перевяжут его раны, укроют, спрячут его от подозрительных вражеских глаз. О, женщины умеют это делать! А если придется умереть, то разве не прекрасно в последнюю минуту увидеть в обожаемых глазах прообраз небесного рая? А может быть, прозрачная слеза выкатится из тех глаз на его щеку? Быть может, он успеет шепнуть ей с предсмертным вздохом: «Я любил вас».

Из всех окон уже исчезли флаги. Лишь на балконе дворца Планкенхорст еще шевелится трехцветное полотнище. О, его возлюбленная до последнего мгновения осталась верна их общему делу. Боже! Как часто приходится останавливаться, чтобы прислониться к стене и собраться с силами.

Каждый раз, отдыхая, он считает капли крови, падающие на мостовую. По ним он отсчитывает время.

С каждой новой остановкой проливается на одну каплю больше.

«Двадцать одна, двадцать две, двадцать три».

Вот он наконец дошел до заветного подъезда.

Но двери заперты.

Непостижимо! Ведь муниципальный совет издал распоряжение все двери и ворота держать открытыми, чтобы раненые могли спастись. Почему же двери дворца Планкенхорст на запоре? Почему?

Однорукий юноша стучится в дверь.

Громкий стук эхом отзывается в пустом вестибюле, но в доме по-прежнему тихо.

– Альфонсина! Альфонсина! – стонет раненый. Ему никто не отвечает.

Только теперь начинает ныть полученная им в бою рана.

Прямо в сердце жалит его смертельное жало. Что-то очень уж больно, так и клонит к земле. Как хочется жить!

В памяти встает его короткая молодость: неразделенная любовь, несбывшиеся мечты.

Как горько!

Обессилев, он медленно оседает на землю у самого порога.

Снова стучит в закрытый подъезд. Шепчет ее имя.

– Это я, Гольднер! Это я, Фридрих! Однорукий герой.

Нет ему ответа.

Может быть, они убежали отсюда? Может быть, дома никого нет?

Возможно.

Тогда он по крайней мере умрет на этом пороге.

Рана жжет, мозг заволакивает туманом предсмертных видений.

Приподнявшись на локте, он прислоняется к косяку двери.

Он неподвижно глядит перед собой и думает: как хорошо, что трехцветное знамя, свисающее с балкона, тихо колышется на ветру в лучах заходящего солнца; это смягчает муки.

Солнце скрывается за стенами дома, и по мере того, как оно опускается все ниже и ниже, на одной стороне улицы темнее, а на другой начинает светлеть. Черное облако дыма постепенно окрашивается в огненно-красный цвет, и пылающие шары, отрываясь от него, плывут в померкшее небо.