Авенир Крашенинников - Затишье

В штаб шли депеши. Александр II перестраивал армию. Скоро, совсем скоро подпоручик Михель получит повышение, во главе полусотни солдат покатит куда-нибудь на север губернии пороть мужиков. Что тогда? Очень просто: тот же Степовой сорвет с него погоны, отведет под арест. Глупо!

Рядовой Кулышов тоже мучился. На святках валялся в больнице, глотал лекарства, знал — простуда пройдет, не пройдет беспокойство. Как быть все-таки с этим проклятым станком? Подпоручик Михель человек справедливый, никогда не повысит голоса, не замахнется. И офицеры уважают его, наверное, не зря. Вон сколько натащил в палату: и полфунта чаю, и сахару более трех, и денег пятьдесят копеек серебром. Сел, руку на плечо положил, сказал озабоченно:

— Выздоравливай скорее, ты нам очень нужен.

— Пресс уже готов, господин подпоручик. Раму тоже сделаю. Камень надо, литеры резать. С ними много возни.

— Выйдешь из больницы, камень будет…

Вот теперь вышел, ждет, а сердце ноет. Будь не Михель, другой — не ввязывался бы. Неужто недоброе затеял молодой подпоручик? Со студентами, с жидами стакнулся?

Чуть не каждый день мимо баталионной литографии проходила воинская команда, иной раз штыков до полусотни. В губернии бунты. Студенты мозги туманят. И чего бунтуют? Волю государь-император дал, землю, а они колья хватают. Ни бога, ни помазанника его не чтут.

Годики бы Кулышову скинуть, жена бы не из городских мещанок была, вернулся бы к земле, пахал, сеял, солнышко славил. А тут, видишь ли, понадобился подпоручику станок!.. Правда, деньги по нынешним временам немалые. И хлеб, и овес, и соль после войны вздорожали. Озими поел червяк, градом побило яровые… Студент какой-то обещанный задаток привез. Сам драный, а отдал копейка в копейку.

А может, листки забавные выпускать вздумали, — уговаривал себя Кулышов. — Наподобие господина Федорова. Все-таки Михель — офицер, присягу давал.

Кулышов протер очки, в которых всегда работал, оглянулся. За шторой похрапывала жена, детишки спали неслышно, глубоко.

Если опять придет студент, спрошу имя, фамилию. Ответит все, как есть, — значит, дело чистое. Не скажет, — брошу! — решил Кулышов и сразу успокоился.

На улице по снегу затопотала лошадь, фыркнула. Неужто к нему? Студент камень привез! Тихонько стучат в окошко.

— Иду, иду, — сказал в сенках Кулышов.

Не студент, а другой — мосластый, что был первый раз с подпоручиком. Из семинаристов.

— Здорово, служивый.

— Не греми. Добыл?

Семинарист сволок с саней тяжелый мешок. Кулышов повел гостя в пристрой, чиркнул спичку, зажег лампу.

На верстаке и под ним валялись железные обрезки, в углу под холстинкой оттопыривались готовые части станка. Семинарист бережно ссадил мешок на верстак, с интересом поглядывал.

— Как звать-то мне тебя?

— Некрасовым зови.

— Тезки со столичным поэтом, стало быть? Имена-то схожи?

— Нет, меня Феодосией крестили.

Не врет семинарист и Кулышову доверяет. У солдата гора свалилась с плеч.

— Передай господину подпоручику — все будет в аккурат…

Пошел провожать до саней, спросил еще, на всякий случай:

— Для чего вам станок, если, конечно, не секрет?

Феодосий подтянул Кулышова за плечо к себе, сказал в самое ухо:

— Разве не знаешь? Орехи давить!

— Вот черт, — всхохотнул Кулышов, а у самого опять на душе заскреблись кошки. — Может, листки забавные?..

— Уж такие забавные, вся губерния за животики схватится.

Кулышов пригляделся: лошадь-то сытая, каряя, с подпалиной на лбу, санки легковые, с медвежьим пологом из цельной шкуры. Ни Михелю, ни семинаристу не владеть таким экипажем. Кто-то с ними повыше. Жалко подпоручика, если связался с какой-то богопротивной шайкой. Держи ухо востро, Кулышов, а не то и тебя втянут. Однако станок надо делать: с них еще тридцать девять с полтиной.

Левушка Нестеровский, гимназист первого класса, был похож на сестру глазами, носом, пепельными волосами. Поскольку Бочаров учился у его отца, то Левушка сразу принял студента за своего. Когда полковник говорил «На сегодня довольно» и оба выходили из кабинета к вечернему чаю, Левушка тащил Бочарова в свою комнату. Показывал книжки, игрушки, баллы в тетрадях. А однажды остановился у портрета, висевшего в гостиной. Костя не раз осторожно разглядывал изображение худенькой женщины в темно-коричневом гладком платье и белокуром шиньоне, перевитом зернышками черного граната. У женщины были озерно тихие, в себя устремленные глаза. Она запоминалась грустно, надолго… Левушка указал Косте портрет и молча, собрав на лбу складки, смотрел. И лишь отойдя в сторону, спросил, откуда бывают на свете болезни. Костя не особенно сведущ был в медицине, но лгать, будто бы бог насылает их за грехи, не хотел.