Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Он колебался.

— Меньше чем за пятнадцати юаней я ни за что не продам! Кто не мечтает, возвратясь с великого шествия, привезти с собой несколько важных памятных вещиц? Только хорошо понимая твои чувства, я соглашаюсь... — я стыдился произнести слово «продать» и искренне, но в то же время хитроумно продолжал, — я не в силах подарить тебе бесплатно. Я могу поменяться с тобой, но только не отдать бесплатно, ты тоже должен понять мои чувства...

Он по-прежнему колебался.

Видя его нерешительность, и, боясь, что «обмен» не состоится, достал из-под соломенной подстилки тот самый кусок руды и положил на майку. Голосом, каким говорят, когда жертвуют самым сокровенным, сказал:

— Пятнадцать юаней, и оба дорогие для меня памятные сувенира отдаю тебе! Наконец он разомкнул уста и вытолкнул всего одно слово:

— Хорошо!

Я завернул кусок руды в майку и положил ему на ногу. Одновременно протянул ему руку.

Он тоже сразу же вынул из кармана кошелек. Денег в его кошельке было не мало, причем не десятиюаневые, а по пять юаней, поэтому пачка получилась толстая, наверно, больше ста юаней. Мы всей семьей на сто юаней жили два месяца. А он имел возможность взять с собой в великое шествие такую большую сумму, просто завидно! Все говорили, что шанхайцы скряги, теперь я в этом убедился. Имея столько денег, он хотел обойтись всего пятью юанями! Знай я раньше, что он «стоюаневый богач», я бы пожестче надавил на него! Пришлось с опозданием раскаиваться, чуть ли не рвать волосы на себе. Будь у меня опыт, выдержка, я бы, вероятно, ни в коем случае не добавил еще и кусок руды. Или за руду запросил бы, отдельную плату и мог сбыть дороже на 5–8 юаней.

Когда он отдал мне деньги, спросил:

— А нет ли у тебя еще каких-нибудь памятных вещиц?

— Нет. Только эти две, теперь ты можешь не раз похвастаться своими сувенирами.

Он радостно улыбался, взял мои майку и руду, вернулся к своей постели, положил в чемоданчик и запер его на замок.

Пришел наш старик и объявил, что каждый из нас может жить в музее только три дня. Через три дня все мы должны уехать, так как многоуважаемый председатель Мао уже провел нам смотр. А они начнут прием следующей партии хунвэйбинов, которая прибудет в столицу.

Я возвратил ему пальто.

Он сказал, что я могу по-прежнему надевать его и укрываться по ночам, а когда буду уезжать, чтобы вернул ему.

На следующий день я втиснулся в поезд, направлявшийся в Чэнду.

Изучив «передовой опыт» шэньянской хунвэйбинки, я, как только забрался в вагон, сразу же заглянул под сиденья. Я думал, что только мне одному известно об этом хитроумном способе проезда в поезде, но оказалось, что таких умников много.

Под сиденьями уже образовался свой отдельный мир; охотников располагаться этажом ниже было не мало. Причем, они заранее приготовились к этому: запаслись и водой, и сухим пайком. Хунвэйбины всей страны — братья.

Благодаря их заботе и поддержке я утолил голод продуктами, которыми они со мной поделились. Я всю дорогу пил дарованную мне воду. Можно сказать, что весь путь до Чэнду я не очень голодал и не испытывал особой жажды. В то же время я и побаивался есть и пить вволю — опасался, что придется часто бегать в туалет. Сидя под полками вагона, мы вели разные разговоры, а когда нечего было обсуждать, спали.

Через три дня и четыре ночи мы благополучно добрались до Чэнду. Хотя в сравнении с обычным графиком движения мы ехали в три раза дольше, зато обошлось без приключений и неприятностей, можно сказать, доехали благополучно.

Первое, что мы почувствовали, как только ступили на перрон станции, так это атмосферу террора — несколько десятков хунвэйбинов как раз наклеивали дацзыбао на противоположной вокзалу стене. Они были написаны красными чернилами, живым, выразительным почерком, скорописным способом. Более десятка плакатов с множеством иероглифов на них облепили всю стену. Без особого интереса я подошел к ней, стал вникать в содержание. Разобрал лишь заголовок: «Кровавый инцидент в Чэнду». Треть стены, оклеенная белой бумагой, была оставлена незаполненной и издалека бросалась в глаза.

Я только увидел, как один из хунвэйбинов, держа в руке камышовую кисть с двухметровой рукояткой, разболтав содержимое ведра, как великий каллиграф, обмакнул в него кисть.

Второй хунвэйбин добавил в ведро полтаза клейстера, резко размешал палкой.

Тот, что держал кисть, стараясь не уронить достоинство, с напускной важностью поднял ее высоко над собой, легко мазнул черту с откидной влево, затем начертал вертикальную, за ней изобразил изогнутую линию и еще две вертикальных и все это подчеркнул горизонтальной прямой — получился устрашающий иероглиф «кровь», «обагрять кровью».