Сергей Лексутов - Полночный путь

— Куда ты?! Тут не повернуться… Устраивайтесь где-нибудь возле тына.

Монах сговорчиво натянул вожжи, и заворотил коней к тыну. Серик соскочил на снег, проговорил:

— Вот так та-ак… Путь малоезженый, а эти, откуда взялись?

Один монах остался сторожить сани, при этом делал вид, будто задает лошадям корм. Но делал это настолько неспеша, что явно до утра бы и хватило работы.

В горнице было негде упасть яблоку, но народ был степенный; кто сосредоточенно доедал ужин, кто уже устраивался спать. Вповалку на полу, подстелив тулупы и укрываясь шубами. Серик подсел к пожилому купцу, спросил:

— Кажись, мы заблудились?.. С Оки свернула, а куда — не ведомо…

Купец сумрачно буркнул:

— Речка эта Москвой называется, а путь этот на град Москву и ведет…

— Дак, а чего путь такой малоезженый?

— А потому малоезженый, што Москва шибко уж незначительный город… — купец потянулся к доброй чаше горячего меду, и Серик заторопился дорасспросить.

— А ты чего там поделывал?

Купец покачал чашу в руке, как бы взвешивая, говорить, аль воздержаться, но все же сказал:

— Город то незначительный, зато торги там зимние бывают такие, что со всей Северской земли купцы съезжаются… — и принялся цедить мед, явно больше не собираясь отрываться от этого приятного занятия.

На пятый день пути по реке Москве, завиднелся город на высоких кручах. Привстав на колени, Серик вгляделся, пробормотал:

— Содержатель постоялого двора сказывал, в аккурат тридцать верст… Мы и отмахали примерно столько… Видать, и правда — Москва! А город и верно, незначительный…

Когда въехали в посад, по сторонам улицы сразу насыпалось множество зевак. Не часто такое увидишь: семеро мрачных чернецов в кольчугах и парочка неведомо кого, то ли боярин с боярыней, то ли князь со княгиней?..

Серик попросил монаха придержать коней, возле крепкого мужичка, в добротном зипуне и валенках, спросил:

— Э-гей, уважаемый, не подскажешь, где у вас поселились пришлые с Киева?

Мужик обстоятельно оглядел обоз, выговорил тягуче:

— Как не подсказать, подскажу… Вы как раз ихние дворы и проехали; крайние они в улице.

Серик повернулся, из-за высокого тына поднимались высокие терема, желтея свежим деревом. Забыв поблагодарить мужика, вцепился пальцами в плечо монаха. Тот без понукания, уже тянул вожжи. Кони, раздраженные от усталости, артачились и храпели. Не ломая голову, где, чей терем из трех, Серик попросил монаха остановить у третьего от конца. Соскочил с саней и кинулся к воротам. За неимением более увесистого предмета, заколотил в воротину каблуком сапога.

Вскоре за воротами послышался скрип снега под тяжелыми шагами и грубый голос Ярца вопросил:

— Кого принесла нелегкая?!

У Серика перехватило дыхание, он не мог вымолвить ни слова и только с прежней силой заколотил в ворота каблуком. Воротина медленно отошла — в проеме стоял Ярец с любопытством вглядываясь в возмутителя спокойствия. Видимо непривычно ему было, чтобы кто-то так бесцеремонно колотил в ворота знатного мастера.

Серик раздраженно рявкнул:

— Чего уставился?! Я это, не видишь што ль?

Ярец повернулся и зычно заорал на всю Москву:

— Серик верну-улся-а!..

Из кузни выскочил Батута, и, растеряв всю свою степенность, прямо по глубокому снегу, пренебрегая расчищенной дорожкой, переваливаясь, побежал к воротам. Он еще не успел добежать до Серика, как начался жуткий переполох. Не поняв, в чем дело, кто-то из подмастерьев принялся трубить в рог, тут же прибежали Шарап со Звягой, размахивая обнаженными мечами. Увидя Серика, потеряли дар речи и принялись тискать его в могучих объятиях. Подмастерья подумали, что в воротах завязалась драка, похватали, кто меч, кто топор и помчались на выручку. Тут уж вообще началась такая кутерьма, что Батуте пришлось что есть мочи заорать:

— Все замри-и!

Гомон улегся. Огарок с Прибытком столбами встали посреди двора. Вышедшая на крыльцо мать, увидя Серика, схватилась за сердце и медленно опустилась на ступеньку. В полной тишине Серик растворил вторую воротину, взял коней под уздцы и ввел во двор первую упряжку. Помог сойти с саней Анастасии, громко возгласил:

— Прошу любить и жаловать жену мой Настеньку! — и повел ее за руку к терему.

Мать поднялась навстречу, Анастасия низко склонилась перед ней. Глядя поверх ее головы, мать укоризненно покачала головой:

— Што ж ты, сынок, без материнского благословения?..

Серик, слегка конфузясь, пробормотал: