Сергей Лексутов - Полночный путь

— Э-э… Да я вижу, ты ничего и не слыхал? Случается такое со вновь окрещенными. Я нарек тебя именем святаго мученика Гурия…

— Серик пробормотал недовольно:

— Што за имя такое? Другого не нашлось?.. — настоятель только усмехнулся.

В бане Серика парили долго и старательно, потом отпоили квасом, надели белый балахон до полу и повели в трапезную. Видать точно подгадали к ужину. Только сели за стол, настоятель принялся творить молитву. После молитвы, держа ложку над миской, полной мясной каши, Серик спросил тихонько:

— А где Анастасия?

Настоятель покосился на него, хмуро проворчал:

— Негоже девке на людях появляться. Где ж это видано, девка до замужества с суженым повидалась, и даже обнималась? Это Реут, наездился по латинянским странам, насмотрелся тамошних обычаев…

— Серик сконфузился, и вонзил ложку в кашу. А про себя подумал, что латинянские обычаи вовсе и неплохи, и что не худо бы самому поглядеть на те обычаи. После трапезы монахи ушли, а Серик с настоятелем задержались, неспеша попивая духмяный монастырский медок. Настоятель, наконец, спросил:

— Што делать дальше будешь? На Киев пойдешь, под Рюрика, али как?

— На Москву пойду, к брату, — обронил Серик. — Войну и татьбу оставляю, займусь купеческим промыслом…

— Што, на Реутову казну рассчитываешь? — прищурился настоятель.

Серик высокомерно выпрямился, выговорил веско:

— Я сам три кошеля заработал! Да не чего-нибудь — а золота! Этого хватит, чтобы сразу дело широко поставить!

— Ну-ну, не кипятись… — примирительно протянул настоятель. — Реутова казна Анастасии по-праву принадлежит, потому как успел Реут завещать ей. Другое дело, как бы ты по неопытности не растранжирил казну-то?

— Не растранжирю! Я Реутову казну придержу в подвале, свои в оборот пущу, а там видно будет. Есть у меня задумка, как за год в пять-шесть раз оборот увеличить… — Серик прикусил язык.

Такую тайну даже настоятелю выдавать не следовало. Еще когда Горчак чертил копию чертежа Сибирской земли, Серика будто по голове ударило. Та река, что Обью прозывается, на полуночь уходит, и падает в полуночный Океан. Когда-то Серик на киевском базаре развесив уши слушал пожилого кормщика, с новгородцами ходившего на лодиях по Океану на восход. И там им повстречалась река, прямо-таки страшнее океана — поток в тридцать верст шириной, мощно и величественно изливающийся из дремучих лесов. Тот поход кончился неудачей; припозднились с возвращением, осенняя буря разметала и потопила лодии, мало кто уцелел. С тех пор новгородцы в те места не ходили.

Венчал настоятель Серика и Анастасию на другой же день. Серику показалось, что настоятель поскорее хочет их спровадить, будто опасается чего-то, но напрямую спросить постеснялся. В полупустом храме голос настоятеля звучал особенно торжественно и величественно. Серик будто в полубеспамятство впал — снова не понимал ни слова, и вновь в тело пришла никогда ранее не испытанная легкость.

Когда после венчания вышли на крыльцо храма, Серик с изумлением увидел перед воротами небольшой обоз: впереди сани, с какой-то поклажей в передке, тщательно прикрытой рогожами. К задку саней привязан на длинном чембуре оседланный Сериков конь. Сани были большие, позади поклажи лежал пышный ворох сена, покрытый одеялом из волчьих шкур. Позади стояло еще пара саней, и в них уже сидели шестеро монахов, под шубами у них посверкивали кольчуги. Серик все понял, сказал только, повернувшись к настоятелю:

— Сопровождение-то зачем? Неужто я свою Настеньку не уберегу? Да к тому же можно к купеческому обозу пристроиться…

Настоятель хмуро проворчал:

— Нынче купцы — хуже татей. А коли уж Реут не уберегся, так его дочь пуще глазу беречь надобно…

В санях лежало и Сериково оружие, стояла корзина с котом, а у монаха, державшего коней подуздцы, руки были расцарапаны в кровь и даже на лице, прямо под глазом, алели четыре борозды. Видать Мышата долго не сдавался. Но монах был невозмутимо спокоен. Серик машинально заглянул в корзину; кот еще не отошел от боя, щетинился и грозно порыкивал. Пока Серик облачался в юшман, Анастасия по-хозяйски устроилась на волчьих шкурах, укуталась в лисью шубу. Серик укрыл ее еще и своей шубой, а сам влез в просторный овчинный тулуп. И, отчего-то смущаясь, с заходящемся сердцем, уселся рядом с Анастасией. Монах, рассевшийся на сундуке с казной, будто на облучке, разобрал вожжи. Серик видел, как настоятель поднял руку, чтобы осенить крестным знаменем, но сани вильнули в сторону, и съехали на лед речки.