Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

Мистер Фентон — младший сын бедного приходского священника, начал преподавать еще будучи студентом и, обладая завидным благоразумием, не рассчитывал на большие доходы от своего нелегкого труда. Уже достигнув среднего возраста, он неожиданно получил весьма крупную сумму от матери одного вполне милого, но глупого мальчика, которого Фентон успешно подготовил к экзаменам в Кембридж. Недолго думая, скромный учитель купил себе ренту. Удача пришла слишком поздно, чтобы заставить его изменить привычную холостяцкую жизнь, но принесла ему уверенность в завтрашнем дне. Служа учителем, он нередко вынужден был подолгу дожидаться платы за работу, порой даже выпрашивать то, что причиталось ему по праву. Весьма щедрые на обещания родители учеников отнюдь не всегда спешили расплатиться за уроки, а если и расплачивались, то без видимой радости. А случалось, что у семьи просто не находилось денег заплатить ему. Получив приличную сумму, мистер Фентон позволил себе небольшую роскошь — лошадь, серебряные часы. К тому же Мэри заметила на нем превосходный коричневый жилет, приличные ботинки для верховой езды и новую фетровую шляпу. Он перестал посещать семьи, где ему отказывались платить — никакой благотворительности. Став достаточно состоятельным человеком, он мог себе позволить тратить по собственному усмотрению не только деньги, но и время.

Мэри взяла под уздцы его лошадь и отвела в конюшню, расположенную позади дома.

Учитель же, ненамного опередив девушку, неторопливо направлялся от гостиницы «Рыбка» к бере гу озера. Дни стояли длинные и светлые, и лето в этом году выдалось на редкость сухое и благоуханное, наводившее скорее на мысли о Средиземноморье, нежели о Северной Англии. Мистер Фентон поднял взгляд, любуясь живописным пространством вод, его взор скользил все дальше и дальше, до самых неприступных скалистых берегов на другой стороне озера, которые создавали ощущение, что долина надежно защищена от опасного и непростого внешнего мира. Все эти холмы оставались девственно нетронутыми, и лишь на вершине двух из них виднелись постройки, возведенные рукой человека. Однако сейчас, в сгущающихся сумерках, они прятались в тени вечернего тумана. Скалы отливали темным багрянцем, и зеркальная поверхность вод отражала их, тогда как все остальное пространство озера было заполнено оранжево-красными, пылающими в предзакатных лучах, облаками, плывущими в темнеющей синеве. И, как не раз случалось прежде, мистер Фентон пожалел, что решил покинуть эти дивные места. Тихая уединенная долина дышала гармонией, и все его существо подсознательно стремилось сюда.

— Послушай-ка. — Он остановился, и Мэри приблизилась, шурша длинной юбкой по высокой траве. — Это ведь оттуда доносится, не так ли?

Он указал на Бертнесский лес, что темнел впереди. Где-то в сумерках, довольно близко, несколько раз прокуковала кукушка, а затем наступила тишина, но они все стояли и ждали, когда же наконец птица снова подаст голос.

Мэри бросила взгляд в противоположную сторону. Эхо разносилось по всей долине и звучало столь чисто и ясно, что девушка при всей своей опытности никак не смогла бы в точности определить, где прячется кукушка.

Оба стояли в молчании, под старым дубом, прислушиваясь ко множеству доносившихся до них звуков. Воды озера мягко шелестели камешками на линии прибоя; чуть дальше раздавались приглушенные всплески водопадов; а за ними шелест низкого камыша, росшего по берегам быстрых речушек, в этот мирный шепот изредка вторгалось блеяние коз и овец. Кукование послышалось снова, и похоже оно было на далекий голос охотничьего рожка. Мэри кивнула и указала в сторону Бертнесского леса. Учитель повернулся к девушке, и они оба застенчиво улыбнулись друг другу.

Мистер Фентон был сдержанным скрытным человеком, но наедине с Мэри его охватывала прямо-таки отчаянная робость. Несмотря на их долгие занятия, проходившие то в школьном классе, то в одной из комнат гостиницы «Рыбка», а частенько и здесь, под старым дубом, мистер Фентон никак не мог преодолеть эту раздражающую его самого застенчивость, вызванную, скорее всего, влечением к собственной ученице, которого он не мог ни побороть, ни выразить. Он справедливо полагал, что и Мэри ощущала невидимый барьер, созданный между ними его любовью, барьер, мешавший им даже прикоснуться друг к другу, так что оставалось лишь примириться с неизбежным, притворяясь, будто его и вовсе не существует.