Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

В Петербурге герцога голштинского приняли вдвойне радушно: ведь его там рассматривали не только как средство давления на шведский двор, но и как возможного жениха старшей дочери Петра I, Анны.

При вступлении на брега Невы экипаж молодого герцога везли восемь тяжеловозов, подаренных в своё время Карлу Фридриху покойным Герцем.

— Эти-то лошади, государыня, доставили в тысяча семьсот восемнадцатом году в Стокгольм колесницу с гробом убиенного Карла Двенадцатого, а вот та маленькая верховая, что бежит за каретой, — личный подарок покойного короля нашему герцогу. Карл Двенадцатый сам любил ездить на ней верхом! — любезно разъяснял голштинский посол Бассевич царице Екатерине состав герцогского выезда.

Но Екатерину и её фрейлин, столпившихся на крыльце, боле интересовали, конечно же, не лошади, а новоявленный жених. А если бы матушка-царица оглянулась на верхние окна Летнего дворца, то узрела бы весёлую курносую мордашку Лизаньки и побелевшее лицо своей старшей дочери Анны. Обеим принцессам строжайше было предписано не объявляться перед герцогом раньше времени, потому как то не велят правила европейского политеса.

Но как тут удержаться и не взглянуть на суженого? Потому Анна и Елизавета умолили дежурную статс-фрейлину, Катиш Головкину, дозволить хотя бы глазком взглянуть на заезжего принца из-за шторки.

Карл Фридрих выпорхнул из кареты как диковинный раззолоченный мотылёк: розовый кафтан с позументами, розовый жилет, розовые штанишки с розовыми бантиками, розовые чулки и розовые туфли с красными каблуками — весь как розовое облако. Даже его короткий, по последней парижской моде, паричок был обсыпан не белой, а розовой пудрой. Представляясь Петру I, герцог наклонил голову, и лёгкая пудра поднялась над ним розовым облачком. Герцог не выдержал и чихнул. Пётр, в ноздри которого тоже попала ароматная французская пудра, чихнул ответно и дружески засмеялся. И тотчас заулыбались и царская свита, и свита герцога, и об этих улыбках немедля передали в Стокгольм.

В шведской столице узнали и другое: на приёме Карла Фридриха в царских покоях особое внимание и доверие гостю оказала царица. Екатерина не только усадила молодого герцога подле себя, но и громогласно объявила, что, «ежели бы дело зависело от неё, ничего не было бы упущено, чтоб без промедления восстановить Карла Фридриха в его правах на шведский престол».

Сумел угодить голштинец и царю Петру, которому сделал желанный подарок: преподнёс ему знаменитый гольштейн-готторпский глобус. Через особую дверцу в этот огромный глобус могло войти двенадцать человек и, сидя там за столом, наблюдать за движением светил, которые показывал искусный механизм. Пётр от души был рад этому подарку, и матримониальные планы голштинского герцога сразу далеко продвинулись в Петербурге. И снова полетела полезная весточка в Стокгольм.

Успехи претендента на шведскую корону в Санкт-Петербурге особенно смутили новообъявленного короля в Стокгольме. Фредерик I хорошо понимал всю шаткость своего положения. Его расчёты на Англию провалились, британский флот не мог защитить от русских набегов шведские берега, и в разорённой Швеции все, от баронов до последнего мужика, требовали скорого мира. Даже Ульрика-Элеонора поняла, что королевские короны, и ей и мужу, удастся сохранить, только дав Швеции мир. И неприступный дотоле Государственный совет рекомендовал королю принять русские условия. И вот в Ништадт полетели новые гонцы с известием, что король Фредерик согласен в обмен на возврат Финляндии передать России «в полное, неотрицаемое, вечное владение Лифляндию, Эстляндию, Ингрию и часть Карелии с дистриктом Выборгского лена». Единственное, что выторговали шведские посланцы в Ништадте, было повторное обещание царя выплатить два миллиона ефимков за Лифляндию и Эстляндию и право для шведских купцов беспошлинно покупать хлеб в Риге, Ревеле и Аренсбурге. И что было особенно приятно для Фредерика, царь обещал «не мешаться в домашние дела шведского королевства». Впрочем, герцог голштинский оставался жить в Петербурге на правах жениха — искателя руки Анны Петровны, и в Стокгольме об этом постоянно помнили.

Так Пётр I в Ништадте добился всего того, о чём два года назад просил на Аландах. Россия получила не узкое окно в Европу в устье Невы, а самый широкий выход на Балтику. Чего не мог достичь в Ливонской войне Иван Грозный, того через сто пятьдесят лет добился Пётр Великий. Сам Пётр одним из первых узнал о мире, когда в Лисьем носу перехватил гонца из Ништадта — бравого гвардейца Обрезкова с победной реляцией от Брюса и Остермана.