Сьюзан Ховач - Башня у моря

Так что Чарльз Мариотт играл свою роль, а мне приходилось играть свою – работать в его конторе, или офисе, как он его называл. Но мне такая работа была ненавистна, и я ушел через неделю. Я привык быть сам себе голова и проводить все дни на открытом воздухе; мне невыносимо сидеть дни напролет на высоком стуле и переписывать ряды цифр. Понять не могу, как можно жить такой жизнью? И я сказал об этом Чарльзу Мариотту и ушел.

– И как же вы собираетесь зарабатывать себе на жизнь? – поинтересовался он с очень саркастичной интонацией.

– Да не стоит вам беспокоиться, мистер Мариотт. Не думайте об этом, потому что не ваше это дело и нечего в него нос совать.

– Только не приходите ко мне, когда будете голодать, – бросил он.

Я и не пришел – потому что не голодал.

К тому времени я познакомился с другими ирландцами и вскоре знал ирландские бары, ирландские столовые и ирландские группировки, а потому нашел подходящую для меня работу. Был такой человек – Джим О’Мэлли, вероятно моя родня, и мы оба потомки королевы Грейс. Он владел заведением к югу от Канал-стрит, с игровым залом позади и девочками наверху. Ему нужен был человек, чтобы поддерживать порядок, если клиенты вдруг начнут буянить. Я обзавелся револьвером, разузнал все, что нужно знать об игре в покер, и вскоре жил себе припеваючи – имел два новых костюма, снял квартиру получше и каждый день ужинал мясом. Жилось мне неплохо, тут ничего не скажешь, но Сара все еще оставалась в Кашельмаре.

Лорд де Салис под диктовку Макгоуана (я в этом ничуточки не сомневался) написал, что не может отпустить четырех маленьких детей в столь далекое и трудное путешествие, а его жена ни в коем случае не согласится уехать без них. Но если Чарльз Мариотт сам захочет пересечь Атлантику…

Чарльз Мариотт написал, что никак не может оставить свой бизнес, а дети не такие уж и маленькие и им, возможно, морское путешествие очень понравится. Он надеется увидеть их и Сару в Нью-Йорке до конца осени.

Лорд де Салис в ответ прислал новое письмо с очередными отговорками, и я в ярости понял, что эта переписка может продолжаться бесконечно. Но Чарльз Мариотт обладал не только терпением, но и хваткой. И он не собирался легко сдаваться, а то и вообще мог пуститься через Атлантику и устроить большой скандал.

– Это вопрос времени, Драммонд, – заявил он во время одного из моих еженедельных визитов: я приходил к нему узнать, есть ли какие новости. – У него когда-нибудь закончатся отговорки. Или деньги.

Время шло. Джим О’Мэлли купил устричный салун близ Бродвея, очень модный, и вложился в шикарный бордель, а О’Флаерти принялись на него наезжать, так что дел у меня хватало. Эти О’Флаерти всегда были бешеные – кто побывал в Голуэй-сити, тот знает. А в Нью-Йорке они совсем взбесились. Тут у всех свои группировки, и если ты оказывался среди тех, кто брал верх, то мог заработать хорошие деньги. Единственный раз, когда мы хоть как-то сотрудничали с О’Флаерти, – это когда немцы начали теснить нас всех, но мы жили в забавном мире: все дни недели готовы были перерезать глотки всем О’Флаерти, а по воскресеньям ходили с ними на мессу. Я вспоминал наши домашние распри между О’Мэлли и Джойсами, когда мы молотили друг друга до потери сознания, а на следующее утро мирно шли бок о бок в церковь. Я вообще часто вспоминал о доме – обычно когда ходил в церковь или когда лил дождь. В Нью-Йорке дожди шли не по-нашему, проливные. Здесь не бывало мягких ирландских туманов, и я ходил не по влажным зеленым полям, а по темным, грязным городским улицам. Я возненавидел этот город. Всегда его ненавидел, даже когда зарабатывал неплохие деньги, и день за днем все сильнее тосковал по дому и Саре.

Лорд де Салис написал: он очень рад, что Чарльз Мариотт так беспокоится о его имении, и если у него найдутся свободные двадцать тысяч долларов, то он вполне может вложить их в Кашельмару. Чарльз Мариотт ответил, что да, он вполне может вложить эти деньги в Кашельмару и непременно обсудит этот вопрос с Сарой, когда она с детьми весной приедет в Нью-Йорк.

Вы можете подумать, что со временем я стал меньше тосковать по Саре, но нет – я тосковал по ней все больше. Даже перестал рассказывать священнику о своих нехороших снах, потому что вскоре мне надоело потрясать его своими исповедями.

– Ты, женатый человек, сын мой, вожделеешь к замужней женщине, – произносил он приевшиеся слова, – а потому твои мысли вдвойне непристойны.

– Но вы дадите мне прощение, отец? – умолял я, ведь, по правде говоря, я в некотором роде вел опасную жизнь и один из моих страхов был страх умереть насильственной смертью, прежде чем я получу отпущение грехов.