Сьюзан Ховач - Башня у моря

Окраины Нью-Йорка! Я чувствовал, что глаза у меня раскрываются все шире и шире, потому что все здесь оказалось роскошным – не таким роскошным, как в Дублине, конечно. Не хочу преувеличивать. Но все тут было таким огромным. Да на Вашингтон-сквер могли бы разместиться десять беговых дорожек Леттертурка! А дома! Господи Исусе, какие дворцы! Один за другим стена к стене высились великолепные особняки, все размерами не меньше Кашельмары, а некоторые даже больше. Я пребывал в таком состоянии, что не почувствовал, как у меня сперли кошелек, но это не имело значения, поскольку он был пуст. Я шел и шел, смотрел во все глаза, даже моргать забывал. И повсюду видел величественные экипажи и прекрасных лошадей, и даже тротуары были такие, словно их делали для леди в золотых туфельках. Нет, Нью-Йорк мне никогда не нравился, но, Матерь Божья, будь у меня возможность жить на окраине города, может быть, я бы даже считал, что это прекрасный город. Чарльз Мариотт наверняка верил в это, возвращаясь каждый день в свой сказочный дом на Пятой авеню.

Мне потребовалось целых две минуты, прежде чем я решился пройти в позолоченные ворота, потом через несколько дворов, а потом уже заставил себя позвонить.

– Доброе вам утро, – сказал я дворецкому, чернее и надменнее которого я в жизни не встречал. – Мне нужно увидеть мистера Чарльза Мариотта, пожалуйста.

– Мистера Мариотта нет дома, – ответил дворецкий.

– Если его нет дома, то я подожду. У меня для него письмо от его сестры леди де Салис, жены барона де Салиса из Кашельмары, да защитят ее Дева Мария и все святые.

Мне казалось, что говорил я самым вежливым и уважительным образом, но этим ничего не добился – он мне не поверил. Еще минута – и между нами началось состязание по перекрикиванию, а потом он вопил на слугу, приказывая ему вышвырнуть меня вон. Тут-то и появился Мариотт. Он, разумеется, все это время находился дома. Спустился по лестнице и спросил: «Уитни, что тут происходит, черт возьми?» И когда мне представился случай помахать перед его лицом письмом Сары, он выставил пухлую белую руку, чтобы остановить конверт, мелькающий перед его глазами, и прочесть почерк.

После долгой паузы заявил:

– Спасибо, вижу, что это письмо от моей сестры.

Он вытащил доллар из кармана и протянул его мне, как мог протянуть какому-нибудь нищему с Бауэри-стрит.

– Прошу прощения, ваша честь, – произнес я, изо всех сил смиряя свою гордыню. – Но я друг вашей сестры, а не просто курьер.

Он еще раз посмотрел на меня, а я еще раз – на него.

Ему, на мой взгляд, было лет тридцать пять, и я сразу же увидел, что он из тех людей, которые почти всю жизнь проводят под крышей и бесятся, когда замечают капельку грязи на своих туфлях. Я заметил внешнее сходство между ним и Сарой, но, чтобы увидеть это, нужно было внимательно приглядываться. Такая же длинная шея – странная у мужчины, – такие же высокие скулы, но глаза темно-карие и губы тонкие, и, если не считать пучка светлых волос, зачесанных с одной стороны на другую, он был лыс, как куриное яйцо. Говорил же на забавном американском английском – каком-то сдавленном, только потом я понял, что ему нравится использовать элегантный язык, создавать впечатление, словно он проглотил словарь. Еще я позднее открыл для себя, что, кроме дорогого, изящного дома, он содержал и дорогую жену, хотя жена была старше его и безвкусная, несмотря на все ее дорогие одежды. Но я ничуть не удивился. Чарльза Мариотта не волновало, что у него непривлекательная жена, потому что на спальные упражнения он смотрел так же, как необразованные массы на дешевый спорт.

Мы возненавидели друг друга с первого взгляда.

– Кто вы? – спросил он – Как вас зовут?

– Меня зовут Максвелл Драммонд, – представился я, и мое имя, как всегда, придало мне уверенности; я поймал себя на том, что говорю с ним как с равным. – Я землевладелец, мое поместье лежит милях в двух от Кашельмары.

– Моя сестра ни разу не упоминала вас.

– Если вам нужно упоминание, – заметил я, – то почему бы вам не прочесть письмо?

Следует отдать должное Чарльзу Мариотту: он искренне любил сестру на свой собственный чванливый манер, и, когда прочел письмо, мне потребовалось немало труда, чтобы остановить его, иначе он бы на следующем пароходе помчался в Ирландию спасать Сару. Он настолько ужаснулся прочитанному, что совершенно забыл о своей неприязни и провел меня в свой кабинет, где можно было обсудить ситуацию без посторонних ушей.