Садриддин Айни: Бухарские палачи

Наступила ночь 9-го марта — по мусульманскому календарю 26-го джимадиюльавваля. Небо закрывали низкие черные тучи; всюду был мрак, всюду была тьма... и жестокость, подстать {3} 3 Так в тексте (прим. В.С.) сердцам бухарских мулл. В Арк пришли запустение и покой, тоскливые безнадежные, как запустение и покой кладбища. Это вместилище преступлений, укрывшееся под густой, непроницаемой завесой ночи, и правда, превратилось в кладбище, мертвые жильцы которого скрыты от людских взоров не черной землей — черной ночью. Разрушающаяся древняя обитель тиранов, именуемая резиденцией бухарских эмиров, преобразилась в целый мир ужасов, в гигантское средоточие варварства...

Днем фанатики, призывавшие к газавату [8] Газават — так называемая «священная война против неверных», т. е. немусульман. , муллы, вооруженные ополченцы, эмирские солдаты яростно разжигали дикую вакханалию в этом мире ужасов; вечерами же оставляли его, разбредаясь на покой по домам, медресе, казармам, кельям. Страшный дворец пустел, и ночью безраздельными властелинами его становились эмир и кушбеги.

Эмирские чиновники и охрана, подручные кушбеги, караульные и привратники Арка спали непробудным сном. Их вымотала горячка и сумятица последних дней, беспрерывные повеления и приказы «хватай, вяжи, бей!»; они и сами сейчас в мертвецком своем сне походили на убитых.

Ночью 9 марта в Арке бодроствовали {4} 4 Так в тексте (прим. В.С.) только двое — эмир и кушбеги, но и они не нарушали господствующей там кладбищенской тишины.

Эмир так азартно и самозабвенно предавался наслаждениям в своем зале для увеселений, будто в целом мире, и особенно в Бухарском Арке — символе его собственного государства — царили тишь и благодать; или будто все последние события служили упрочению его трона... И хотя день за днем лилась рекой кровь его подданных, им отрубали головы, ослепляли, истязали их, покой августейшего сердца не был смущен вовсе.

Высокие предки эмира — отец и дед — внушали ему: «Ты тень бога на земле! Все живое и неживое в этом государстве принадлежит тебе и только тебе, создано для тебя и только для тебя!» Муллы подобострастно вторили им, ссылаясь на каноны шариата. И потому груда голов, снесенных с его подданных, и куча арбузов, сорванных руками его дехкан, были для него одним и тем же — ничем.

Известно, что самые кровожадные, жестокосердные преступники подвержены мукам совести. Бухарскому же эмиру Саиду Алимхану — бесчувственному, дикому, омерзительному животному — были неведомы движения души, на которые способны даже преступники.

Однако, сравнивая эмира с животными, мы не точны; более того — мы возводим на них напраслину, ибо несправедливо называть их бесчувственными. Поэтому, пожалуй, правомернее всего уподобить бухарского эмира камню...

Эмир пустился ночью в разнузданный разгул.

А кушбеги Усмонбек пребывал в мире совершенно ином, чем Саид Алимхан: он глубоко погрузился в пучину тягостных, нескончаемых мыслей. Усмонбек раздумывал да прикидывал, как попрочнее закрепиться на посту кушбеги, доставшемся ему всего как двенадцать дней. «В этой должности — ах, она мне милее души! — можно удержаться надолго, а можно быть смещенным с нее мгновенно — достаточно не угодить эмиру или какому-нибудь влиятельному мулле в самой что ни есть малости...

Если случится худшее и меня сместят, что же впереди? Что тогда — участь кушбеги Остонакула, у которого конфисковали имущество, а самого отправили в ссылку; или конец кушбеги Насрулло, убитого вместе с женой, детьми, близкими так жестоко, что вспомнишь и дрожь пробирает?»

Усмонбек задавал себе вопросы, на которые не находил, не мог найти, боялся найти ответы; будущее пряталось от него где-то далеко-далеко, смутное, и ненадежное.

Кушбеги строил планы, замышлял интриги, разрабатывал целую систему самосохранения — и все это во имя того, чтобы удержать, любыми путями удержать за собой пост, должность, власть.

Вопросом вопросов в этой программе кушбеги был — как, чем ублажить эмира и духовенство? Поразмыслив, он решил, что выгоднее всего избрать следующую линию поведения: рыскать и проникать всюду, чтобы заполучить смазливых юношей и красивых девушек для эмира — и не упускать случая лично преподнести их ему в дар. Дабы пополнить эмирскую казну — грабить, вымогать, и приучать к тому и другому своих подчиненных. Если важный мулла утверждает: «Этот человек джадид, а этот — большевик, их надо убить» — отвечать: «И я тому свидетель. Вы правы, таксир [9] Таксир — господин, обращение к уважаемому лицу. , это еретик! Сердце у меня горит от гнева, не соглашается на обычную казнь: негодяя следует разорвать на куски или того лучше — повесить новым способом! Как Вы изволите распорядиться?» Да, важных мулл нельзя сбрасывать со счета. Большие чины при эмирском дворе их, конечно, устроят; к тому же необходимо уравнять их с чиновниками в правах на вымогательства, грабежи и власть над бухарскими подданными...