Ольга Валькова - Илья

— Мануил! Ты? Разбойникам попался? Еще есть?

— Там… чернокнижник… останови…

— Веди.

Мануил не столько шел, сколько полз по грязи: ноги не держали его. Но он торопился, поднимаясь и снова падая, очень торопился. Очередная молния высветила на пригорке высокого человека в капюшоне. У его ног неподвижно лежало что-то бесформенное.

Сервлий не понял, как получилось, что его схватили. Только что двое выволокли то ли ослабевшего, то ли не желавшего идти Амадео, Сервлий скользнул следом — и вот уже он в грубой хватке с завернутой назад рукой. Не отпуская руки, согнутого, его куда-то гнали в темноте; по ощущениям — куда-то вверх. Когда позволили распрямиться, он стоял, удерживаемый уже двоими, а перед ним при свете фонаря: епископ (какой епископ! еретик и колдун, предавшийся Сатане!) и Амадео, в лицо которому был направлен свет. Амадео молился на латыни; его глаза были совсем слепыми.

— Это твой якобы ушедший приятель? Можешь не отвечать: все ясно. Его жизнь в твоих руках. Если ты не сделаешь того, что я требую от тебя, он умрет. Сейчас и здесь, на твоих глазах, мучительно. И ты будешь повинен в этой смерти.

Амадео, казалось, не услышал. Только чуть покачнулся, продолжая бомотать: «В руки Твои предаю себя, Господи…»

— Амадео, не отдавай им, — сказал Сервлий, и сам удивился, как спокойно и твердо прозвучал его голос. — Что бы это ни было, не отдавай. Нельзя.

Монах как будто снова не услышал. Он продолжал бормотать, потом медленно повалился на землю и затих.

Один их тех, что держали Севлия, отпустил его, шагнул вперед и наклонился над Амадео.

— Мертв, — сказал он чуть удивленно, поднимая голову.

Епископ стремительно шагнул к Амадео. Простер над ним руки. Низкая кашляющая речь на неведомом Сервлию языке, пассы, чернота, свернувшаяся в обвившую тело змею. Сервлия вырвало.

— Надо же, — сказал епископ, — действительно, ушел. Кто бы мог подумать — столько лет наш и все-таки ушел. Впрочем, неважно, место мы теперь знаем. Он и нужен-то был только потому, что его направляли, а значит, Чашу взял бы. Теперь придется самим.

Обернулся, кивнул на Сервлия:

— Этого повесить.

Колдун заметил их. Повернувшись, он вытянул вперед руку. Илья, схватив за шкирку, забросил грека себе за спину, быстро пошел вперед. Идти было трудно: какой-то черный ветер, обжигая лицо, дул навстречу, сбивая с ног. Голова стала тяжелой, захотелось спать. Так сильно захотелось, что Илья готов был лечь и заснуть прямо тут же, и только усилием воли удерживал себя. За спиной молился грек. Илья тоже стал повторять слова молитвы. В голове чуть прояснилось. Перекрестье меча слегка засветилось белым. Колдун хотел шагнуть вперед, но споткнулся о лежащее под ногами тело Амадео и покатился с пригорка.

И меч Ильи Муромца обрушился на него.

Гроза давно закончилась, и стало светлеть. Упал туман, такой, что руки потянутой не видно. Зато стало понятно, больше на ощупь, что через холм идет дорога. Вот там, у дороги, чтобы путникам было видно, они и выкопали яму.

— Жалко, мы не знаем, как по его вере за него помолиться.

— Я знаю.

Они похоронили Амадео, и Сервлий прочел молитвы на латыни. В тумане непонятные слова звучали глухо и веско, не разносясь, а словно падая на свежую могилу. Потом грек наклонился и поднял с дороги тяжелый медальон с непонятными символами на нем. Передал Илье:

— Это, видимо, и есть тот самый ключ, с помощью которого они требовали от Амадео войти куда-то и принести им Чашу.

— Чашу? Ту самую? Зачем?

— Колдун верил, что с ее помощью можно подчинить творчество всех людей.

— Ты в это веришь?

— Нет. Господь дал людям силу творить, и только Он может управлять ею.

В рассеивающемся тумане Сервлий увидел, что Илья кивнул. И сделал шаг вперед, по дороге.

Посреди дороги стоял камень. Сервлий готов был поклясться, что только что его не было. Они тут много бродили наощупь, пока готовили могилу.

— Илья! Это путь туда!

Илья снова кивнул. Его лицо было осунувшимся и строгим.

— Мне не нужна Чаша, но я должен пойти туда. Это, наверное, и есть то место, которое я искал.

Сервлий хотел сказать: «Я пойду с тобой», — но понял, что не может. Ему совсем не хотелось идти туда, куда собрался Илья. Мысль шагнуть за камень внушала отвращение. Илья вдруг улыбнулся — понимающе и почему-то смущенно — и положил руку ему на плечо. Сказал твердо:

— Не жди меня.

Солнце вставало, освещая Русь. В перелесках и изгибах холмов еще прятался туман, поднимаясь от невидимой в зарослях реки. Видно было так далеко, что замирало сердце, и взгляд тянулся туда, где дальний, казавшийся крошечной полоской, лес обнимал горизонт.