Ольга Валькова - Илья

— То есть ты, епископ Падуанский?

— Ты слишком мало обо мне знаешь. Собор в Падуе, кстати, разрушен. Землетрясение, понимаешь ли, случилось.

Он кивнул двум своим спутникам, те приблизились, взяли Амадео за плечи, встряхнули, как мешок, и потащили, безвольного, наружу, где бушевала гроза. Епископ, накинув капюшон, последовал за ними.

Чуть выждав, выскочил Сервлий.

Место, куда держал свой путь Илья Муромец, было издавна известно всем на Руси — и избегать его старались тоже все. Не всем это удавалось, но некоторые даже возвращались. И совсем немногие возвращались теми же, кем ушли.

Илья ехал сияющими березовыми рощицами, где иван-да-марья, колокольчики и мелкие ромашки путались в высокой склонившейся траве, звонкими сосновыми лесами со сладко пахнущими малинниками по берегам ручьев, влажными, сумрачными смешанными лесами, где почти нет света. Ехал долго, останавливаясь на ночлег, ведя Сивку в поводу в трудных местах, где только и смотри, чтобы конь не сломал ногу; набирал походя горсти лесных ягод.

Пошел ельник, древний, запутанный, темный и мшистый, полный ядовитых грибов, бледных, с оборчатыми ножками. Сначала грибы попадались то тут, то там, и лишь потом сложились в два ряда, бледно светясь в вечном полумраке ельника и указывая дорогу.

Илья ехал этой дорогой.

Изба открылась внезапно: за огромной елью, за поворотом ядовитой дороги. Она казалась древнее леса — да, наверное, и была.

Бревна такой толщины рубить — это какой же топор нужен? Но пни враскоряку, на которых изба стояла, чтобы уберечься от мшистой сырости, были еще толще. Пожалуй, трех таких, как Илья, нужно, чтобы обхватить такой пень, — двоих не хватит.

— Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом, — негромко, как положено, произнес Илья.

Он ожидал, что огромные корневатые пни стронутся с места, но этого не случилось. Просто воздух заколебался, как в жару над степью, пошел волнами — и Илья увидел дверь с замшелыми каменными ступеньками к ней.

Постучался, вошел учтиво — с поклоном, с пожеланием здоровья хозяйке.

Изба освещалась зеленоватым светом не то грибов, не то гнилушек, — а может, множеством слепившихся под потолком на стенах светлячков, Илья не разобрал, не до того было.

Старуха сидела за столом, перебирая какие-то корешки и палочки. Здоровенный черный кот глянул изумрудными глазами, прижмурился и тоненько мелодично засвистел. В голове у Ильи потяжелело, потянуло в сон. «Уймись», — резко сказала коту хозяйка. Кот (Баюн, догадался Илья) замолчал, обиженно мотнув толстым пушистым хвостом. Тонкое лицо старухи было испещрено таким множеством сухих мелких морщинок, что казалось почти гладким. Только неживым.

— Баню сам топи, — сказала она сварливо, — служанок тебе тут нет. Помоешься, переоденешься — приходи, сготовишь что-нибудь. Да побыстрее иди, сколько ехал — сам мужик ядреный, да и конь твой не деревянный — воняешь, не продохнуть с вашего пота в избе-то.

Дров наколоть, баньку растопить, а вода-то уже здесь — с ручейка да в бочку, — одно удовольствие. Ход в банный дворик у старухи был прямо из избы, сбоку, странно только, что снаружи Илья его не приметил. Видать, потому, что бревнами обнесен. И нужник тут же. Дворик весь в крапиве, как бабка сама-то ходит, не обжигается? Солнечный лучик, крапива, лопухи, сладкий березовый пар… Илья так размяк от удовольствия, что чуть не позабыл, где он.

Крупы бабка показала, ткнув птичьей своей лапой в угол. Илья особо мудрить не стал, того, другого — и задышала каша в чугуне.

— Чему лыбишься? — спросила вдруг Яга. Илья пожал плечами. Он и не заметил, что улыбался — чистому телу, чугунку, каше…

— Жалоб, поди, от всяких наслушался, — она не отрывала от стола черных пронзительных глаз, скрюченные лапки все перебирали изогнутые корешки. — Ждешь, что и я на новые времена жаловаться стану. А ты не жди, я всяких новых времен дюжину видала.

Она вдруг задумалась. Подняла голову, руки застыли над столом, глаза смотрели невидяще.

— Эти-то хорошие, — сказала тихо, — вот наоборот — там да…

Она обратила на него черные печальные глаза.

— Ты не думай, Илюшка, что я, когда вам худо, радуюсь. Не радуюсь. Просто не мое это дело.

Илья поставил перед ней полную мису, положил ложку. Хлеба в избе не нашел — решил, и так сойдет.

— Хорошо поесть, когда не ты готовишь, — повеселевшая бабка отложила добросовестно облизанную ложку, придвинула чашу с ягодным взваром. — Так ты, Илюша, чего хотел-то?