Френсис Шервуд - Книга сияния

— Завтра рано вставать. Подойди, помолись со мной.

Но ноги Рохели словно приросли к полу.

— Подойди, жена.

Да простит ее Господь, но в этот момент Рохель подумала о том, что подбородок ее мужа движется совсем как у Освальда, мула старьевщика Карела, когда тот жует овес. Кустистые брови ее супруга взлетали при каждом слове. И возбужденное предвкушение новой жизни в груди у Рохели, которое так приятно грело ее все свадебное торжество, теперь тяжким грузом осело у нее в животе. Усталые ноги ныли. А в голове будто поселился рой непрерывно гудящих пчел.

— Здесь твой дом, жена. Снимай же плащ. — Зеев скользнул под потрепанное лоскутное одеяло. Рохель огляделась в поисках спасения, хотя прекрасно знала — ничто здесь не может ее спасти. Ни одна вещь в этой комнате не даст ей надежды. Ни связки сухих трав на очаге, собранные в пыльные, шуршащие букеты. Ни два набора почерневших горшков и глиняных мисок, что виднеются в открытом буфете. Ни грязные тряпицы, валяющиеся на длинном столе вместе с полосками кожи и набором сапожного инструмента. Ножи и шила для протыкания кожи, иглы длиной с хорошую ложку… Рохель принесла с собой полотняный мешочек, в который были аккуратно запакованы ее иголки, наперсток, подушечка для булавок в форме яблока и острые как бритва ножницы ее, что принадлежали ее бабушке. Может быть, эти нужные вещицы дадут ей утешение? Или ее юбка коричневой шерсти, которую можно одевать на каждый день? Или корсаж и рубашки, которые она оставила сложенными в своей сумке у двери вместе с еще одной юбкой, темно-серой. По случаю свадьбы Рохели дали ткань для новой белой рубашки, которую она при помощи белой нити украсила рельефным узором виноградной лозы, а еще — неслыханная роскошь! — достаточно ткани для юбки и корсажа. Этот дар Рохель отнесла красильщику, чтобы тот, смешивая дорогостоящее индиго с квасцами, выкрасил ткань, после чего длинной палкой выудил ее из кипящей воды и — тяжелую, влажную — повесил на бельевую веревку. Получился темно-синий цвет, в точности как зимнее небо сразу после заката.

Теперь же Рохель чувствовала себя ужасно глупо в этом свадебном наряде. Казалось, из нее вынули что-то самое важное и оставили пустую оболочку. Как бы ей хотелось вернуться домой — в комнатушку, где она ухаживала за бабушкой, пока та не умерла. Пусть там был земляной пол и никаких украшений, Рохели она все равно казалась чистой и радостной.

— Хочу, чтобы ты знала, — проговорил Зеев, высовывая голову из-под лоскутного одеяла. — Я не стану попрекать тебя твоим происхождением.

Рохель знала, что до этого дойдет.

— Я вижу, руки у тебя славные. Я их сразу приметил. Руки, привычные к работе.

Рохель понимала, что Зеев пытается быть с ней добрым, но свои руки она просто ненавидела. Толстые пальцы, утолщенные кончики, крупные ладони, ногти, которые она не стригла и не обжигала, а по-тихому обкусывала, когда не видела бабушка. Костяшки же были позором, сущим позором, подлинными носителями несчастья. Не находись Рохель в храме, когда упало кольцо, она бы семь раз сплюнула против дурного глаза.

— Овес с горячей водой по утрам… и, по-моему, нет лучшего блюда, чем чечевица с репчатым луком, да еще хала в Шаббат.

Бабушка научила Рохель месить тесто, когда она была еще совсем малышкой.

— В Шаббат у нас всегда будет мясо, это я тебе обещаю. Жареный цыпленок, ягнятина.

Рохель совсем не любила мясо, даже рыбу терпеть не могла. Есть то, у чего когда-то было лицо, — это было ей не по душе.

— Видела кожу на столе? Башмаки для Розенберга, императорского бургграфа. Я продам их христианскому башмачнику, а тот перепродаст их бургграфу. Завтра разметка. Во вторник — выкраивание. В среду — стачивание. В четверг — завершение. В пятницу утром — доставка, закупки, приготовление пищи и уборка к Шаббату. Не хочу, чтобы ты чересчур утомлялась, жена, но как-нибудь потихоньку мы с этим управимся… — Зеев поставил свечу у края кровати. — Ну, что ты стоишь как башня на Староместской площади? [15] Староместская площадь — самая древнюю площадь в Праге, на которой, начиная с романского периода, проходили городские торги. На этой площади стоит старогородская ратуша, на башне которой находится Пражский Орлой, или Пражские куранты, — уникальные астрономические часы, о которых еще пойдет речь в повести. Сегодня твоя первая брачная ночь.

Рохель передвинула вперед одну ногу, затем другую. Зеев ждал. Она подошла еще ближе.

— Давай, давай, — сложив ладонь чашечкой, Зеев поманил ее к себе.