Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме

Шпенглеровский сборник упоминается в спектакле как бы вскользь, а между тем хорошо известно, что он-то и послужил поводом к высылке философов за рубеж. Верин упоминает этот повод, что подтверждается протоколом беседы, но, согласно протоколу, Чудотворцев обращает его внимание на то, что само название шпенглеровского труда переведено на русский язык неверно. „Untergang des Abendlandes“ не может переводиться как „Закат Европы“ просто потому, что Европа для Шпенглера – всего лишь географическое понятие. „Abendland“ – вечерняя земля или сумеречная, тут заметна перекличка с вагнеровским „Goetterdaemmerung“. Странная прихоть переводчиков: „сумерки“ или „угасание богов“ переводится как „гибель богов“, а „гибель Запада“ переводится как „закат“, то есть как „угасание“. Так и надо было бы перевести шпенглеровское название: „Гибель Запада“, а это ли не на пользу мировой революции. Тут Верин иронически возразил, что мировая пролетарская революция – не Апокалипсис и нуждается в красном Западе ничуть не меньше, если не больше, чем в алеющем Востоке: „с Востока свет – не наш лозунг“, – съязвил он. Но дело тут не в переводческих изысках, – перешел в наступление Михаил Львович, а в некоей фигуре умолчания, которая в своем роде красноречивее, чем откровенная контрреволюция. Ибо во второй части „Untergang'a“ (наверное, Михаил Львович не преминул щегольнуть немецким произношением, цитируя это слово) упоминаются „stammesfremde Fleischer“, угрожающие русскому народу, и разве не очевидно, что вся возня вокруг Шпенглера затеяна ради этого выражения. Интересно, как господин Чудотворцев переведет его? „Иноплеменные мясники“, – кротко отвечает Чудотворцев, а безымянный протоколист фиксирует его ответ. „Именно, – продолжает Верин, – Шпенглер говорит, что, кроме Троцкого, в России, в русской истории появятся другие иноплеменные мясники. Что вы скажете по этому поводу?“ Чудотворцев отвечает, что подобное выражение ни разу не употреблено в шпенглеровском сборнике. „Весь ваш сборник сводится к этому выражению, которое невозможно не угадать“, – настаивает Верин. Разве не говорит Шпенглер о том, что Россия после 1917 года ищет свою форму государственности (как будто диктатура пролетариата не есть эта форма государственности), а царизм соответствует в истории России эпохе Меровингов. Историческая правда требует подчеркнуть, что Платон Демьянович впадает при этом в явное замешательство, лепечет что-то об известной зарубежной коммунистке маркизе де Мервей, наследнице Меровингов, называет даже князей Меровейских (ни к селу ни к городу), но он явно преувеличивает при этом (или, наоборот, недооценивает) эрудицию Верина. Тот пропускает все это мимо ушей. „Вы понимаете, одних иноплеменных мясников достаточно, чтобы расстрелять вас“, – без обиняков заявляет он. Чудотворцев, судя по протоколу, теряет при этом присутствие духа. Он что-то мямлит о родстве некоторых большевистских вождей с маркизами де Мервей. (Полагаю, что в этой связи он мог упомянуть и князей Меровейских, но тут в протоколе лакуна. Именно в этот момент Верина вызывает к себе Дзержинский, строго говоря, тоже один из иноплеменных мясников.) Разговор с Кондратием Трояновым в протоколе тоже не отражен, но это не значит, что такого разговора не могло быть: просто разговор с „рядовым работником ЧК“ не протоколировался. Но когда Верин возвращается, он сообщает: принято решение не настаивать на высылке Чудотворцева за пределы Советской Республики. Не исключено, что далее заходит речь и о мавзолее, но в протоколе этого нет. Разговор Верина с Чудотворцевым, несомненно, проливает свет на некоторые дальнейшие загадки советского периода.

Например, известно: если в квартире находили „Untergang des Abendlandes“ (в особенности в оригинале), хозяевам квартиры давали пять лет, часто со строгой изоляцией. Можно предположить: впоследствии Сталин использовал-таки шпенглеровское упоминание об иноплеменных мясниках в своей борьбе против Троцкого и против того же Верина. Но Сталин вынужден был считать и себя иноплеменным мясником. Ведь Шпенглер прямо называет Троцкого и как бы предрекает Сталина, которого еще не мог знать, когда писал свою книгу Исторический прогноз приобретал силу пророчества и значил больше, чем прямое обличение. Вот откуда пять лет со строгой изоляцией за хранение Шпенглера. Но „иноплеменные мясники“ могли понадобиться и тогда, когда подготавливалось дело врачей-вредителей, связанных к тому же с маркизами де Мервей. Так что Сталин мог быть всю жизнь благодарен Чудотворцеву за иноплеменных мясников, чем и объяснялось его привилегированное положение при всех арестах, ссылках и разоблачениях. Театр „Реторта“ умалчивает обо всем этом, но фигура умолчания в театре не менее красноречива, чем в шпенглеровском сборнике, что следует отнести к достоинствам спектакля».