Стефан Дичев - Путь к Софии

Андреа остановился. Стоял в нерешительности. Как ему идти? Через гетто или перебраться в болгарские кварталы? Какой путь будет короче? Он решил пойти мимо постоялого двора Анани. Позвать его сыновей. Все же будет подмога. К Велину постучаться... Он пустился бежать через болгарские кварталы, но, едва сделал шагов пятьдесят, услышал частую стрельбу. Вопли... Из каких-то ворот выскочили всадники. С дикими криками. Они стреляли. Мчались навстречу ему. Он замедлил шаг и буквально прилип к стене. Черкесы с шумом промчались мимо него, и он выстрелил им вслед. Он видел, как один из них свалился... Раздались выстрелы оттуда. Снова крики. Он побежал, но никто за ним не гнался.

Фонари не горели. Город освещало только далекое зарево, от которого крыши ближних домов казались темно-фиолетовыми. Он добежал до постоялого двора. Как он того и ожидал, ворота были заперты. Надежно заперлись люди. Он застучал рукояткой револьвера.

— Анани!.. Бай Анани! Отвори! Это я, Андреа...

Что-то зашевелилось — и там таились. Были начеку.

— Отворите, братья... Они поджигают город! Скорее!

— Андреа, это ты?

Изнутри раздался стук. Щелкнул засов. Отворилась калитка.

— Входи, быстро!

— Не могу! Идемте со мной! Идемте, — звал Андреа и старался сосчитать в темноте, сколько их там.

Кто-то сзади поднял фонарь. Только теперь Андреа увидел самого хозяина, его сыновей и еще пятерых его соседей, среди которых был и здоровяк Велин. Они собрались здесь, чтоб защищаться сообща. Жены их и дети находились, вероятно, в доме. Все они были вооружены — у кого ружье, у кого старинный пистолет. А у брата Велика был только топор.

— Смотрите! Видите! Это пожар. Они уже начали. И поглядите, на западе то же. Они поджигают нас со всех сторон. А вы заперлись!

— Что же можно сделать, Андреа? Сколько тут нас?

— Сколько вас? Восемь. Со мной — девять. Соберем еще столько же соседей — и к тюрьме. Освободим наших людей! Там их, должно быть, человек двести! После пойдем к складам, вооружимся.

— Ну да!

— Хватит! Димо! Беги к попу Христо, у него трое сыновей. Мастер Велин, Матеа! Ступайте за Герасимом, за Стойко! Стучитесь во все дома подряд... Мне нужны десять человек немедленно. Вы, братья Пано, Свитка, Михал...

Пока Андреа рассылал во все стороны парней, женщины вынесли фонари, бурки, шубы. А он сбросил с себя шинель, сорвал с головы феску. Скоро начали сходиться мужчины.

— Эй, глядите, сам дедушка поп! Поздненько для тебя, святой отец!

— Ничего, я еще вижу... Вижу и в темноте...

Пришел и Герасим. И еще десять человек. Еще двадцать. Каждый имел при себе какое-то оружие.

— Готовы?

— Эй, бабы, запритесь хорошенько, — крикнул Анани. Он все еще думал о своем доме.

Они выскочили на улицу. Разбежались. Застучали во все ворота, кричали:

— Выходите! Спасайте город...

Теперь уже по улицам двигалась людская лавина — яростная, приведенная в ужас, наводящая ужас. Горожане выбегали из ворот, присоединялись к ней, сливались с нею. Казалось, они ждали ее появления.

Ну тут навстречу с шумом вылетели всадники.

— Вот они, черкесы! Вот они, разбойники!

— Огонь!

Никто не ждал приказа. Стреляли на ходу. И те тоже стали стрелять. Стреляли, отступая.

— За мной! За мной! — кричал Андреа и бежал, задыхаясь.

Пламя напротив слепило Неду, крики внизу, во дворе, заглушали ее голос. А она, прижавшись головой к ржавой решетке, прикрывавшей окно ее темницы, смотрела, не различая лиц, и кричала, обезумев от ужаса:

— Отец! Отец!..

Невозможно. Нет. Это не укладывается в голове. Именно сейчас, когда близится конец их мукам. Когда османы сами уже вынуждены бежать. Она все пыталась отвести взгляд от той части двора, где зарево приближающегося пожара чудовищно удлиняло тяжело повисшие на деревьях трупы. Она только видела, что отца ее нет среди них, — это единственное, что давало ей силы звать и кричать. А у мечети казнь не приостанавливалась... Выводят, угоняют на задний двор... Там растет много деревьев... Ужас, ужас! Где она жила до этого дня? В каком мире она жила? Где-то в облаках, салоне консульства, в лживой атмосфере, где все выказывают признаки почтения, кланяются друг другу... А эти крики, брань — «свинья гяурская», «скотина», «паршивая собака», — побои... Этот Коч-баба, которого она уже знает по имени...

— Милый мой папа, — повторяла она с отчаянием и нежностью. — Как, бывало, мы ссорились, сердились друг на друга, и как упало у меня сердце, когда я увидела тебя в окошко, на тюремном дворе...