Берды Кербабаев - Решающий шаг

— Постой-ка, молодуха! — прервал Маму Нобат-бай. — Ты так опорочишь все дни. Двадцатое число, например, всегда считалось для туркмена хорошим днем. Пусть это и будет сэхет!

Слова Нобата были одобрены всеми.

На краю бахчи стояло четыре низеньких шалаша. Два из них принадлежало семьям Артыка и Ашира. Неподалеку виднелось еще три-четыре шалаша из хвороста. Это были шалаши жителей Ахала, перекупивших у Халназара часть арендного урожая дынь и арбузов. На юг и на север от шалаша Артыка тянулись бахчевые поля, всюду на земле лежали груды дынь и арбузов. Люди у шалашей резали дыни на дольки и рогульками поднимали их для сушки на навесы.

День клонился к вечеру, солнечный зной понемногу спадал. Небо заволокла редкая, точно растянутая шерсть, пелена облаков. Легкий ветерок нес смешанный запах кунжутного поля, дальней пшеничной стерни и ближних пожелтевших дынь. Ничто вокруг не напоминало о лишениях и недостатках.

Позади шалаша Нурджахан варила в большом котле дынный сок. Подле нее возвышался ворох желтой кожуры. Сок, варившийся с самого утра, тяжело пыхтел на огне, все более сгущаясь и краснея. Нурджахан большим деревянным черпаком приподнимала густую массу, — она тянулась, как патока.

Убедившись, что сок почти готов, Нурджахан пошла в шалаш за пережаренной пшеницей, чтобы подбавить ее в котел. Из этой массы нужно было сделать потом комочки и высушить их на зиму.

Сахат Голак, сидевший у своего шалаша и резавший дыни для сушки, спросил ее:

— Ну как, соседка, сок уварился?

— Кажется, доспевает.

Нурджахан посмотрела на соседский навес, осевший под тяжестью сушившейся на нем дыни, и подумала: «Должно быть, и у нас будет не меньше».

Возле Сахата лежал ворох дынь, куча кожуры и семечки на циновке. Его жена нанизывала изрезанные дыни на палочки, а когда они немного подсыхали, поднимала их на навес. Руки у Сахата устали, и он решил немного передохнуть. Выбрав серую, еще не успевшую перезреть круглую дыню, он хотел вырезать и пожевать хрустящий ломтик. Но искалеченная когда-то рука, без большого и указательного пальцев, не удержала дыни: она выскользнула из рук и упала на землю, а нож воткнулся в ладонь. Увидя кровь, Сахат Голак бросил нож и нахмурился:

— Жена, эй! Дай какую-нибудь тряпицу!

— Ой, что случилось?

— Экое проклятье всю жизнь жить калекой!

Пальцы он потерял на постройке железной дороги Мары — Теджен, потерял не от какого-нибудь несчастного случая, а от руки стражника. Тогда Сахат был сильным молодым человеком. На земляные работы начальство согнало тысячи туркмен. В их числе был и Сахат. Люди не выпускали лопат из рук, ко дню прибавляли ночь, а за свой изнурительный труд получали всего по одному крану в день. И этих денег не давали уже три месяца. Выбившиеся из сил, голодные, они тысячной толпой двинулись к Махтумкули-хану, тогдашнему правителю Тедженского уезда. Но Махтумкули-хан вместо того, чтобы выслушать просьбу голодных, вызвал отряд пошчи и приказал гнать тысячную толпу обратно на работы. Вот тогда-то Сахат и потерял пальцы на руке. Остро отточенная сабля стражника молнией сверкнула над ним. Стараясь защитить голову, он поднял руку. Всадник взмахнул шашкой: указательный палец у Сахата отлетел сразу, от большого пальца остался только нижний сустав. С тех пор Сахат и получил прозвище «голак», то есть культяпый, калека.

Всякий раз, когда увечье давало себя чувствовать, Сахат Голак приходил в ярость. Картина избиения стражниками народа вставала перед ним как живая: в такие минуты он словно опять видел широкое поле, усеянное окровавленными шапками, халатами, свалившимися с ног чокаями, видел размозженные головы, выбитые глаза. Сахат метался тогда как помешанный и долго не мог прийти в себя.

В таком возбужденном состоянии застали его Артык и Ашир, вернувшиеся с общего гумна. У одного в руках были вилы, у другого — сито; на лицах обоих лежала пыль. Сахат Голак взглянул на пустую арбу, на старого мерина с отвислой губой, остановившегося неподалеку от шалаша, и понял все. Не расспрашивая, он молча опустил голову. Но Нурджахан ничего не подозревала. Она выпрямила спину и улыбнулась Артыку:

— Ну как, сынок, управились с делом? Распределили все?

— Да, все.

— Где же?.. Вы ничего не привезли?

— Да так вышло...

— Или вы закопали зерно?

— Нет, не закапывали.

— Оставили в поле?

— Не осталось и в поле.

— Так что же вы делали?

Артыку хотелось кричать, ругаться, но он боялся причинить матери боль. Горько улыбнувшись, он отер пыль с лица и ответил: