Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

— А ну, залетныя!

До чего ж славный мальчишечка, этот казачонок. Кто б дал ему десять лет? Атаман!

— Петька, помнишь, ты про святую поляну сказывал?

— Ну.

— Она далеко?

— У Небдинских юрт и будет как раз.

— Заодно бы и поглядели, а?

— Но любят самоеды, когда русские суются в ихние кумирни. Серчают. Особливо их шаманы.

— А потихонечку?

— Ясное дело, потихонечку. Я тебе говорил: со мной не пропадешь, держись меня!

Бор оттеснился в сторонку, глазам открылась просторная поляна.

Золотистые лютики, незабудки цвета озерной воды, полярный мак разом выплеснулись из сероватой моховой подстилки. Тундра не щеголиха. Повседневный наряд ее небросок, как у затрапезной, неумытой остячки. А тут, открытая теплому солнцу, закрасовалась, выставила, словно на ярмарке, свои молодые, сарафанные краски. Через неделю-вторую с севера задует ветер и мигом сметет эти узоры. Но сейчас тундра праздновала свое мимолетное освобождение от ржави болот, унылого однообразия лишая и кочек.

Зуев восхищенно крикнул:

— Петька, гляди, что делается! Краса какая!

— Вижу небось, — сдержанно отозвался мальчик.

На крутом пригорке высилась одинокая сосна со скошенной к западу кроной. Мальчик остановил оленей, распряг их.

— По этой сосне и знаю, где Небдинские юрты, — сказал казачонок и прутом пугнул оленей. — А ну гуляйте, да чтоб недалече.

— Не убегут?

— Куда бежать? Оне домашние.

Примерно в полуверсте от пригорка плотной стеной стояла тайга.

— Пошли в урманы.

Почва прогибалась под подошвами.

В лесу тоненько посвистывали бурундуки.

По стволу прямо перед Петькиным лицом сиганула куница.

Трудно пробираться сквозь нехоженую чащу — сырые овражки, повергнутые буреломом деревья, елки с твердыми иглами.

В узких просветах зеленоватого сумрака увидели ровную, точно выстриженную, опушку. Повсюду на еловых ветках, от комля и почти до вершин, развешаны луки, колчаны, звериные шкурки, бусы из сушеной морошки, мониста из камней, вяленая рыба, медвежьи и оленьи шубы. Странная и разнообразная коллекция — приклады — являла собой дары языческим кумирам. В этой таежной «кунсткамере» были свои персоны: два идола в рост человека. Один, изображающий мужчину, одет в изъеденную временем малицу, украшен медными бляхами, лоскутами из холстины, лентами, самоедскими наградами всех достоинств. Рядом — идол-женщина, тоже в мехах. От шеи до живота ожерелье из шишек, камешков. Деревянная щеголиха, казалось, улыбается тонко выточенными губами. Идол-мужчина, напротив, мрачен, резчик придал его лицу застывшее выражение, лишь в глазницах сверкали кусочки янтаря.

— А мужик, гляди, на тебя воззрился, — шепнул Петька. — Ой, сейчас как вскочит.

— Тихо! — осадил мальчика Зуев. — Не шебарши.

— А боязно.

— То храбер был, а то застращался, атаман.

Так вот она — священная поляна! Вот бы зарисовать… Вдали послышались невнятные мужские голоса.

— Пригнись! — Вася придавил Петькину голову к земле.

С противоположной стороны к кумирне один за другим выходили самоеды. Чинно кланялись божкам, приседали на корточки.

Их было человек тридцать. Чего-то ожидали.

Ага, вот: ударяя колотушкой по бубну, на опушку стремглав выскочил приземистый мужик в маске: распущенная бородка из длинноволокнистого седого мха, в оскале рта — острые, из моржовой кости зубы. И узенькие прорези для глаз с мохнатыми бровями из того же мха.

Самоеды почтительно следили за приземистым мужиком, который исступленно молотил по бубну палкой, обшитой оленьей лапой.

— Гой, гой, гой, гой! — воинственно загалдели инородцы.

Действо разыгрывалось быстро, на первый взгляд нелепо, но, несомненно, подчинялось правилам и старинным обычаям.

Беснующийся шаман все ближе и ближе подскакивал к божкам, как бы завоевывая пядь за пядью пространство для своей ритуальной пляски, вздевал к ним руки, отбегал, вихрем кружился на месте и тогда становился похожим на раскрученную юлу. Ладони шамана были обращены к деревянным идолам: «Откройте тайну!»

Тайна витала рядом. Вот-вот схватит ее, как ускользающую из рук птицу.

Тайна не давалась. Возможно, к ней надо было настойчивее обратиться. И самоеды помогали своему шаману:

— Гой, гой, гой, гой!

Шаман прильнул ухом к земле. Рукой призвал к тишине.

Взмыл вверх, раскрученный неведомой пружиной. Как знать, возможно, духи в этот момент были заняты иными делами, но все равно во что бы то ни стало их следовало склонить к заботам племени.