Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Какие чучела сделал — трехпалый дятел, гагра чернозобая, турпан, чагва. А бурундук? Оскал крысиный, а так и хочется погладить по шерстке. В кунсткамере сроду таких зверюшек не было, вот народ подивится.

Васька, Васька… Как подумает о нем, ничего не мило.

В церкви перед иконой Николы Чудотворца поклонился:

— Верни, святой, Василья Федорова Зуева. Не допусти ранней его погибели. Мало чего хорошего видел. Зла никому не принес, чист, не грешен.

Подслеповатый поп укорил:

— А ведь упреждал отрока.

Минула неделя, как Зуев исчез. Тяжело было на душе старика. Самые черные мысли лезли в голову.

Белые ночи стояли над Березовым. Непривычно.

Шумский шел к берегу Сосьвы, отсюда далеко видать. Отмахивался веткой от комарья — оно тут же темным облаком налетало — прислушивался. Тихо. Сосьва, словно молоком приправленная белесостью неба, сонно и влажно чмокала от рыбьего всплеска.

За стариком увивался Петькин пес Бурый с длинными ушами, похожими на оленьи варежки. Подняв острую морду, Бурый выл. Тотчас откликались березовские собаки — от двора к двору, в заовражье, в остяцкую слободу.

— Смолкни, проклятый, — смирял Бурого чучельник. Тот ложился рядышком, косил на старика глазом. Винился за несдержанность, за сочувственный вой. Голосом выразил и свою — по Петьке — и стариковскую тоску.

На дальнем конце Березова замолкала последняя псина — так замирает эхо — и опять лишь редкие всплески на Сосьве тревожили тишину. Тогда Шумский говорил Бурому:

— Ты не гневайся на меня. Я сам старый дурак. Недоглядел. Вот ты скажи: найдешь их по следу?

Бурый приподнял уши-варежки. Признал свое бессилие. Был бы помоложе — какой разговор. Не тот нюх ныне. И ноги не те. Все, кому не лень, пинают — кабы здох, кабы здох. На охоту не берут, какое там. Хорошо, Петька приласкал. А то — хоть погибай. Не от голоду, рыбы вдоволь. Жить без ласки и призора хозяина страшнее, чем смерть от голодухи.

Ерофеев редко появлялся. Повадился к одной вдове. Еще в питейном доме его видали. Казаки из городового березовского войска тянулись к нему — из ученой команды! Ерофеев не дурак! Сразу оценил свое положение, принимал уважительные чарки, на всякие расспросы отвечал охотно. Много кой-чего узнал в Палласовой команде.

На Зуева сердился. Кто же к самоедам бегает без ружья?

А в Березове ему нравилось. Чем не житье? Пуд ржаной муки — пять копеек, пуд говядины — двадцать копеек. Городок небольшой. Ожениться, корову, лошадь купить — чего еще надо?

— Осиротели мы с тобой, Ерофеев, — говорил Шумский. — Чего делать будем?

— Чего делать, чего делать… Вон сколько мы с тобой чучелов приготовили. Паллас спасибо скажет. А какую росомаху тебе подбил!

— Что росомаха — о ней ли речь? — Старик прислонился к печи, слезы катились по щекам, по бороде.

— И я б с тобой поплакал за кумпанию, — спокойно сказал Ерофеев, — да слез нет.

— Тебе чего плакать? А я Ваську с купели знаю. Он мне заместо сыночка…

Отчего-то совестно стало Ерофееву. Вроде не провинился, а не по себе. Где они, эти дикие юрты? Наведался к крещеным остякам. Те запричитали, зацокали:

— Что тама нада?

— Парня бы выручить…

— Не выруцис. Тундра один ходить незя. Болота.

На минуту и хватило решимости.

Нарты легки, воздушны. Олени бежали споро, низко пригнув головы. Копыта слегка оседали в серой подушке, искристый звук высекался, полозья скользили по нерастаявшим еще сугробам. Петька прицыкивал по-взрослому, выгоняя скорость. Оленям он дал прозвища и строго покрикивал:

— Эй, Марфушка, вбок-то не вались. Эй, залетны-ы-я, Петруша, нажми.

Зуев покусывал сухую соломину. Какие они, самоеды? Как встретят?

Сама жизнь представляла удобный и естественный способ поближе с ними познакомиться, войти в доверие, сделать записи об их житье-бытье.

Скрутят? Не станут разговоры разговаривать?

Жалость к ни в чем не повинному остяку оказалась сильнее страха. Не гимназия, не Паллас — жизнь давала трудный экзамен.

Лицо омыл свежий ветер с Оби. Зуев чихнул. Петька весело взвизгнул:

— Чихай, чихай! Самоед всегда просит перед охотой, чтобы чихнулось. Охота будет удачная.

— Давай, Петька, чихать вместе. Вычихаем удачу.

Казачонок заправски достал из кармана расшитый кисет, неторопливо прихватил щепоть табаку, сунул в ноздрю, в другую. Голова мальчика дергалась от чиха, слезы полились из глаз.

— Давай и я за кумпанию, — попросил Зуев и выудил из кисета горсть табака. Носы их взрывались, как петарды. Стало жарко, весело, свободно. Опрокинулись на спины, болтали ногами. Олени запрядали ушами. Наконец седоки отчихались, и Петька звонко, посвежевшим голосом заорал: