Стивен Прессфилд - Врата огня

– Он не поймает меня, если меня здесь не будет. Петух решил бежать этой же ночью в храм Посейдонаса Тенаре, где илот мог получить убежище.

Он хотел взять меня с собой. Я сказал, что он сошел с ума.

– О чем ты думал, когда отказался от их предложе­ния? Тебе предлагали честь.

– Плевал я на их честь! Теперь за мной охотится крип­тея – в темноте, исподтишка, как трусы. Это и есть их хваленая честь?

Я сказал, что его рабская гордость дала ему пропуск в подземное Царство мертвых.

– Заткнитесь, оба!

Александр велел Петуху отправляться в свою скорлу­пу – так спартанцы называют убогие хижины илотов.

– Если собираешься бежать – беги сейчас!

Мы бросились прочь по темному руслу ручья. Гармония уже запеленала обоих детей Петуха, дочь и сына. В дым­ной тесноте илотской скорлупы Александр пихнул в руку Петуха горсть эгинских оболов – все, что у него было, что­бы хоть как-то помочь в пути.

Этот жест тронул Петуха, и он не мог вымолвить ни слова.

– 3наю, ты меня не уважаешь,– сказал Александр. ­Считаешь, что превосходишь меня во владении оружием, в силе и отваге. Что же, это так. Боги свидетели – я старал­ся всеми фибрами своего существа, и все же я и вполовину не стою тебя как боец. Ты должен быть на моем месте, а я – на твоем. Только по слепой несправедливости богов ты раб, а я свободный.

Эти слова совершенно обезоружили Петуха. Можно было заметить, что воинственность в его глазах поугасла, а его гордая заносчивость поубавилась и притихла.

– В тебе больше отваги, чем когда-либо будет у меня,­ ответил бастард,– потому что ты рождаешь ее из нежного сердца, в то время как в меня боги вдавливали ее, пиная и колотя с самой колыбели. И тебе делает честь твоя откро­венность. Ты прав: я презирал тебя. До этого момента.

Тут Петух взглянул на меня, и я увидел замешатель­ство в его взгляде. Он был тронут прямотой Александра, и она склоняла его сердце остаться и даже согласиться на предложение. Однако усилием воли он стряхнул чары. – Но ты не заставишь меня изменить решение, Алек­сандр. Пусть придет перс. Пусть он перемелет в пыль весь Лакедемон. Я спляшу на его могиле.

Мы услышали, как у Гармонии перехватило дыхание. Снаружи пылали факелы. Хижину окружили тени. Кто-­то сорвал занавес из одеяла. В дверном проеме высился Полиник в доспехах, а за спиной у него маячили четверо убийц из криптеи . Они были молоды, атлетически сложе­ны, почти как олимпионик, и безжалостны, как железо.

Спартанцы ворвались и веревкой связали Петуха. Маль­чик на руках у матери заплакал. Бедной Гармонии едва исполнилось семнадцать лет, она дрожала и кричала, в стра­хе прижимая дочь к себе. Полиник презрительно наблюдал.

Его взгляд перебежал с Петуха, его жены и детей на меня, потом с пренебрежением – на Александра.

– Я мог догадаться, что увижу тебя здесь.

– А я – тебя,– ответил юноша.

На его лице была написана откровенная ненависть к криптее .

Полиник отнесся к Александру и его чувствам с еле сдерживаемой яростью.

– Твое присутствие здесь, в этих стенах, уже само по себе является изменой. Ты это знаешь, и эти – тоже. Только из уважения к твоему отцу я говорю на этот раз: уходи. Уходи немедленно, и больше я ничего не скажу. На рас­свете четырех илотов не досчитаются.

– Я не уйду,– ответил Александр. Петух плюнул.

– Убей нас всех! – потребовал он у Полиника.– По­кажите нам спартанскую доблесть, вы, трусы, что прячутся по ночам.

Удар кулака по зубам заставил его замолчать.

Я видел, как схватили Александра, и почувствовал, как хватают меня. Ремни стянули мне запястья, льняной кляп заткнул глотку. Криптеи схватили и Гармонию с детьми.

– Выводи всех,– приказал Полиник.

На склоне за трапезной Девкалиона есть ро­ща, где обычно охотники натаскивают собак, прежде чем идти на охоту. Там через не­сколько минут собрался самосуд.

Место это зловещее. Под дубами тянутся грубые клетки, а под навесами кормушек ви­сят сетки для дичи и охотничье снаряжение. Кухни для трапез хранят свои мясницкие ору­дия в нескольких пристройках под двойным запором. 3а внутренней дверью висят топо­ры и ножи – для потрошения, для разделки, для разрубания костей. Вдоль стены тянется почерневшая от крови разделочная доска для дичи и домашней птицы, где отрубают пти­чьи головы и бросают в грязь, на драку соба­кам. До половины голени поднимается слой перьев, на который польется кровь следую­щей неудачливой птицы, вытянувшей шею под резаком. Надо всем этим вдоль прохода стоят мясницкие чурбаки с тяжелыми железными крюками, чтобы подвешивать и по­трошить дичь и выпускать из нее кровь.