– Если такова ваша вера, перережьте младенцу горло прямо сейчас.
Арета встала перед Полиником. Прежде чем бегун успел как-то отреагировать, она выхватила ксифос у него с бедра, а потом сунула оружие в руку Полинику и подняла перед ним младенца, подставив его горло под остро наточенное лезвие.
– Чтите закон, сыны Геракла! Но делайте это при свете солнца, чтобы все видели, а не в темноте, которую столь любит криптея .
Полиник замер. Он пытался отвести лезвие, но рука госпожи не отпускала.
– Не можешь? – прошипела Арета.– Давай помогу. Вот сюда, я погружу его вместе с тобой…
Дюжина голосов взмолилась не делать этого. Гармония неудержимо рыдала. По-прежнему связанный Петух смотрел, не отрываясь, парализованный ужасом.
В глазах госпожи сверкала такая свирепость, какая, должно быть, наполняла саму Медею, когда та заносила гибельную сталь над собственными детьми.
– Спросите моего мужа, его ли это ребенок,– снова потребовала Арета.– Спросите его!
Равные сдались. А что им оставалось? Все глаза теперь обратились к Диэнеку, не столько требуя ответа на это смехотворное обвинение, сколько просто потому, что все были смущены безрассудной смелостью госпожи и не знали, что делать.
– Скажи им, муж мой,– тихо проговорила Арета. Скажи перед богами – это твой ребенок?
Она отпустила меч и поднесла младенца к мужу.
Равные знали, что заявление госпожи не может быть правдой. И тем не менее, если Диэнек засвидетельствует свое отцовство и поклянется, как требует Арета, все должны будут признать это, и город тоже, иначе его священная честь будет утрачена. Диэнек долго смотрел в глаза жены, которые уставились на него, по верному замечанию Медона, как глаза львицы.
– Клянусь всеми богами,– поклялся Диэнек,– ребенок мой.
Аретины глаза наполнились слезами, которые она мгновенно подавила.
Равные пробормотали что-то про осквернение клятвы.
– Подумай, что ты говоришь, Диэнек,– сказал Медон. Ты позоришь свою жену и себя, поклявшись в этой лжи.
– Я подумал, друг мой,– ответил Диэнек.
И повторно объявил: да, ребенок – его.
– Тогда возьми его,– распорядилась Арета, сделав последний шаг к мужу и нежно уложив ребенка в его руки. Диэнек взял сверток, словно ему протянули змеиный выводок.
Он снова посмотрел в лицо жены и долго не отводил глаз, а потом перевел взгляд на Равных:
– Кто из вас, друзья и товарищи, поручится за моего сына и внесет в список граждан перед эфорами?
Никто не смотрел на него. Их собрат по оружию принес страшную клятву. Если поклянутся и они в поддержку его клятвопреступления, не замараются ли и они тоже?
– Пусть поручительство за ребенка будет моей привилегией, – проговорил Медон.– Мы представим его эфорам завтра. Согласно желанию госпожи, имя его будет Идотихид, как звали ее брата.
Петух смотрел на собравшихся с бессильной яростью.
– Тогда все улажено,– сказала Арета.– Ребенок будет воспитываться его матерью в стенах дома моего мужа. В возрасте семи лет его отдадут в воспитание как мофакса , и он будет обучаться, как все другие отпрыски граждан. Если он проявит достойную доблесть и дисциплину, то, когда повзрослеет, будет посвящен и займет свое место воина-защитника Лакедемона.
– Да будет так,– согласился Медон. Другие члены сисситии , хотя и неохотно, тоже согласились.
Но дело еще не кончилось.
– А вот этот,– сказал Полиник, указывая на Петуха, этот умрет.
Бойцы криптеи поставили Петуха на ноги. Никто из Равных не поднял руки в его защиту. Убийцы поволокли пленника в темноту. Через пять минут он умрет. И его тело никогда не найдут.
– Можно сказать?
Это был голос Александра. Он все же решил помешать палачам.
– Можно мне обратиться к Равным сисситии ? Медон, как старший, кивнул.
Александр указал на Петуха:
– Есть другой способ разделаться с изменником, и этот способ, я думаю, может принести городу большую пользу, чем поспешная казнь. Подумайте: многие илоты чтят этого человека. Такая смерть сделает его в их глазах мучеником. Тех, кто звал его другом, возможно, казнь и устрашит – на какое-то время, но потом, на поле боя против персов, их гнев может найти другой выход. Они могут предать нас в минуту опасности или причинить вред нашим воинам, когда те окажутся наиболее уязвимы.
Полиник злобно прервал его:
– Зачем ты защищаешь этого мерзавца, сын Олимпия?
– Он мне никто,– ответил Александр.– Ты знаешь: он презирает меня и считает себя храбрее меня. И в этом он, несомненно, прав.
Читать дальше